«Понятно», – сказал Эллингтон. Слово вылетело из его губ, как пуля. Он, не моргая, уставился на дорогу. Он хмурился. Слова Макензи его явно расстроили, но он ничего не ответил.
Чтобы не усугублять ситуацию, она тоже молчала.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Ему лично нравилась книга, которую он сегодня читал. Он прочёл её минимум десять раз, и хотя теоретически это была детская книга, в ней было очарование, которое мог понять каждый, особенно тот, у кого были проблемы со здоровьем или какие-то недостатки физического развития.
Он читал «Вечный Тук», как пастор читает Новый Завет. Он прочувствовал каждое слово и произносил его с осторожностью. Он не мог убежать от воспоминаний. Мать читала ему эту книгу после того страшного дня, дня, когда он лежал на линолеумном полу в кухне, уверенный, что сейчас умрёт, а боль никогда его не оставит.
Она делала всё, чтобы компенсировать те воспоминания, она старалась примерно год, а потом сдалась и снова начала над ним издеваться. Вот же стерва.
Сейчас, читая книгу уже взрослым человеком, он читал её, как историю своей жизни. Можно было притвориться, будто мать никогда ему её не читала, и он видел книгу впервые.
Перед ним в мягком кресле-качалке сидела и улыбалась слепая женщина. В паузах между предложениями он улыбался ей в ответ, хотя она не могла видеть его улыбки. Было что-то очень милое в том, как они полагались на него. Они могли легко позаимствовать у кого-нибудь или же скачать аудиокниги и слушать их самостоятельно, но он знал, что человеческие взаимоотношения были настоящей причиной того, почему они просили его им читать. Живой участливый голос добавлял значимости и харизмы тексту – аудиокнига сделать этого не могла, каким бы талантливым ни был тот, кто её начитывает.
Честно говоря, чтение его успокаивало. Оно расслабляло, а расслабиться он мог нечасто. После событий последних дней ему нужен был покой и возможность сфокусироваться на чём-то другом.
Девушке из Линчбурга удалось сбежать. Зрение его опять чуть не подвело, помешав убить Клео Коулгров. Зрение ушло даже после того, как он разбудил в себе инстинкт убийцы… как уходило и раньше после того дня, как мать сильно его избила.
Иногда он до сих пор ощущал жар конфорки.
Иногда ему казалось, что кожа снова горит.
Эти воспоминания хотели вернуться, когда он гнался за Клео Коулгров, но ему удалось их остановить и не дать лишить себя сил. В конечном итоге, именно поэтому ей удалось сбежать. Он не мог допустить подобного вновь.
Он следил за новостями. Об этом случае вкратце рассказали в вечернем и ночном выпусках новостей, каждый раз заканчивая репортаж фразой «расследование продолжается». Пока он не заметил, чтобы этот случай связывали с убийствами трёх слепых в других городах штата.
Он не опасался того дня, когда эту связь наконец обнаружат. Он просто хотел знать, когда начнётся настоящая охота. Пока что либо они не нашли связи между убийствами, либо не говорили об этом во всеуслышание.
Он понимал, что очень скоро обо всех убийствах узнают, о них будут говорить в новостях, их свяжут вместе и раздуют шумиху. Он не знал, что будет делать тогда, но решил, что сейчас не было смысла об этом беспокоиться.
На данный момент он сконцентрировался на новой жертве – сорокадевятилетней Дане Полсон. Он читал ей впервые, и, казалось, он очень понравился её сиделке. Он сидел на диване в комнате отдыха, наверное, так называли это помещение, и читал «Вечный Тук». Сиделка, пожилая женщина, которая начала работать со слепыми в двадцать пять лет, сразу после окончания колледжа, когда решила попробовать свои силы в социальной сфере, была где-то в другой комнате.
Последние три года Дана жила одна, устав от общества людей из дома для престарелых и инвалидов, в котором продолжительное время проживала до этого.
Она жила недалеко от его дома – теперь ему не надо было долго ехать на машине, чтобы потом выслеживать жертву (хотя это было одновременно и весело, и сложно). Он решил, что убьёт Дану, и к моменту, когда её тело обнаружат, он уже уедет. Возможно, вернётся в приют в Трестоне, потому что там почти не было системы охраны. Кроме этого, ему хотелось убить ещё как минимум двоих.
Он не знал, чем именно привлекали его эти люди. Он знал, что они были слепы, но ему казалось, что они его видят. Более того… он жил, как они четыре месяца, когда был ребёнком. Он знал, каким особенно тёмным бывает мир слепых. Он узнал об этом после того, как мать прижгла его лицо о плиту, навсегда лишив левого глаза.
Тогда он полностью ослеп на четыре месяца, но потом зрение в правом глазу вернулось по необъяснимой причине. Позже, когда он смог его себе позволить, он купил стеклянной глазной протез, мать за него не заплатила ни единого цента.
И сейчас, когда зрение то уходило, то возвращалось, когда ему заблагорассудится, он видел своих жертв в совершенно ином свете. Он понял всё, когда жил в темноте, которая знакома только незрячим. Слепые могли видеть. Они видели лучше, чем многие зрячие. Они видели людей изнутри, это неоспоримо.
И некоторые из них видели, что происходит в его душе. Они видели его уродство. Они знали, что он сделал с матерью и любовницей.
А эти секреты не знал никто.
Дана Полсон видела его. Как и остальные, она его не осуждала. Он знал, что она видела зло, сидящее в людях. По сравнению с другими, его грехи были незначительными. Но всё же… он не мог жить, осознавая, что кто-то другой знал, что он сделал. Ему было стыдно.
Да, Дана знала. Пройдёт какое-то время прежде, чем он от неё избавится, но он знал, что она ничего не скажет о том, что видит в нём. Никто из них ничего не говорил.
И его это вполне устраивало. Его недавний провал ясно показал, что ему нужно притормозить. В конце концов, торопиться было некуда. У него было всё время мира. Он собирался убить Дану Полсон, но мог сделать это позже: на следующей неделе, в следующем месяце.
Нет, не в следующем месяце. Это он знал наверняка.
Он был уверен, что к тому времени он окончательно ослепнет. Зрение становилось всё хуже и хуже. Оно ухудшалось уже несколько лет… и именно это подтолкнуло его наконец приняться за убийства. Нужно было всё успеть до того, как он ослепнет.
Он решит, когда убить по тому, как пройдут сегодняшние чтения. Было важно
