Или:

«Дуралей, все другим позволяет отобрать у себя!»

Это не доброта и не глупость.

Все, достигнутое дрессировкой, напором, насилием, – недолговечно, нестойко, обманчиво

49. Мягкость, слабая жизненная энергия, низкий полет воли, боязнь поступка. Уклонение от внезапных движений, живых переживаний, трудных задач.

Меньше действуя, он получает меньше фактических истин, значит, вынужден больше доверяться, дольше уступать.

Это менее ценный интеллект? Нет, просто другой. Пассивный, у него меньше синяков и неприятных ошибок, значит, ему недостает их болезненного опыта, но зато добытые им достижения он, возможно, лучше помнит. У активного побольше синяков и шишек, но он, может, быстрее их забывает.

Первый переживает меньше и медленней, но зато, может быть, глубже.

Пассивный удобнее. Оставленный один, он не выпадет из коляски, не переполошит весь дом из-за ерунды; если он расплакался, его легко укачать, он не станет назойливо домогаться чего-нибудь, меньше ломает, рвет, уничтожает.

– Дай! – И он не протестует.

– Надень, возьми, сними, съешь… – Он подчиняется.

Две сцены.

Он не голоден, но на тарелочке осталась ложка каши, поэтому он должен ее съесть: доктор прописал, сколько нужно съесть. Он нехотя открывает рот, долго и лениво жует, медленно, с усилием глотает. Второй – он не голоден и стискивает зубы, энергично крутит головой, отталкивает, выплевывает, защищается.

А воспитание?

Судить о ребенке по двум полярно противоположным типам детей – все равно что на основании свойств кипятка и льда говорить о воде. В шкале термометра сто градусов, где на ней место нашего ребенка? Но мать может знать, что в ее ребенке заложено от рождения, а что выработано тяжким трудом, и должна помнить, что все, достигнутое дрессировкой, напором, насилием, – недолговечно, нестойко, обманчиво. А когда послушный, «хороший» ребенок вдруг становится упрямым и непослушным, не стоит сердиться, что ребенок таков, каков он есть.

Дерись, только не слишком сильно, злись, но только раз в день

50. Сельский житель, вглядывающийся в небо и землю, в плоды и создания земли, знает предел власти человека. Лошадь бывает быстрой, ленивой, трусливой, норовистой; курица – яйценоская; корова – молочная; почва – плодородная и истощенная; лето – дождливое, зима – бесснежная. Везде он встречает то, что можно изменить, мало или много, уходом, трудом, кнутом… но случается, конечно, и так, что ничего изменить нельзя.

У горожанина преувеличенные понятия о человеческом всесилии. Картошка не уродилась, но ведь она есть, просто приходится дороже платить. Зима – надеваешь шубу, дождь – калоши, засуха – поливают улицу, чтобы не было пыли. Все можно купить, все можно предусмотреть. Ребенок болезненный – врача! плохо учится – гувернера! А книга, подсказывая, что надо делать, дает иллюзию, что всего можно достичь.

Как же тут поверить, что ребенок должен быть тем, чем он есть, что, как говорят французы, прыщавого можно забелить, но нельзя вылечить.

Если я хочу откормить худого ребенка, я делаю это медленно, осторожно, и вот получилось: я добился привеса на целый килограмм. Но достаточно мелкого недомогания, простуды, не вовремя съеденной груши – и пациент тут же теряет жалкие два фунта, накопленные с таким трудом.

Летний лагерь для детей бедняков. Солнце, лес, река, дети впитывают веселье, уход, доброту. Вчера маленький дикарь, сегодня он уже милый участник игры. Запуганный, забитый и туповатый, через неделю – смелый, живой, инициативный, полный инициативы и песен. Один меняется с часу на час, другому нужны недели, а у этого – вообще никаких изменений. Это не чудо и не его отсутствие, есть только то, что было и ждало своего часа, а чего не было, того и нет.

Я учу малоразвитого ребенка считать: два пальца, две пуговицы, две спички, две монеты… Вот он уже считает до пяти. Но попробуй я изменить порядок вопросов, интонацию, жест – он снова не знает, не умеет.

Ребенок с пороком сердца. Кроткий, медлительный в движениях, разговоре, улыбках, послушный. Ему не хватает дыхания, каждое живое движение вызывает кашель, страдание, боль. Он и должен быть таким.

Материнство облагораживает женщину, когда она жертвует собой, отказывается от себя, отдается ему всей душой, и деморализует, когда, прикрываясь мнимым благом ребенка, отдает его на съеденье своим амбициям, желаниям, страстям.

Мой ребенок – это моя собственность, мой невольник, моя комнатная собачка.

Я чешу его за ушком, глажу по холке, украсив ленточками, вывожу на прогулку, дрессирую его, чтобы он был смекалистым и покладистым, а когда надоест: «Иди поиграй. Иди, делай уроки. Пора спать!»

Говорят, лечение истерии основано на следующем:

«Ты утверждаешь, что ты петух? Да будь себе на здоровье петухом, только не кукарекай!»

– Ты вспыльчивый, – говорю я мальчику, – ну и дерись себе, только не очень сильно, злись, но только один раз в день.

Если хотите, этой одной фразой я изложил весь свой воспитательный метод.

Ребенок – не лотерейный билет

51. Видишь того паренька, как он бегает, кричит, катается по песку?

Он когда-нибудь станет замечательным химиком, сделает открытия, которые принесут ему серьезную, выдающуюся должность, состояние. Вот так, между гулянкой и балом, он вдруг задумается невзначай, запрется, шалопай, в лаборатории и выйдет оттуда ученым. Кто бы мог подумать?

А видишь того, другого, который сонным взором равнодушно наблюдает за игрой сверстников? Вот он зевнул, встал – может, подойдет к играющей группке? Нет, снова сел. А между тем и он станет замечательным химиком, сделает открытия. Удивительно: кто бы мог подумать?..

Нет, ни маленький шалопай, ни сонный ленивец не станут учеными. Один будет учителем физкультуры, второй – почтовым служащим.

Это мимолетная мода, ошибка, недоразумение – все не выдающееся кажется нам никчемным, напрасным и бессмысленным. Мы больны бессмертием.

Кто не дорос до памятника на площади, мечтает хотя бы об улице, названной его именем, хотя бы о записи в книге рекордов. Ежели не четыре полосы после смерти, то хотя бы упоминание в тексте: «Принимал деятельное участие… широкие круги скорбят».

Улицы, больницы, приюты сначала носили имена святых заступников, и это имело смысл, потом – имена власть имущих, это было знамением времени, сегодня – имена ученых и художников, и в этом нет смысла. Уже воздвигаются памятники идеям, безымянным героям, тем, у кого просто памятников нет.

Ребенок – не лотерейный билет, на который должен выпасть выигрыш в виде портрета в зале заседаний магистрата или бюста в фойе театра. В каждом есть своя искра, которая может разжечь костер счастья и истины, и, может, в десятом поколении она вспыхнет пожаром гениальности и сожжет собственный род, подарив человечеству свет нового солнца.

Ребенок – это не почва, возделываемая наследственностью под посев жизни, мы можем лишь способствовать росту того, что сильными побегами начинает взрастать в нем еще до его первого вздоха.

Слава нужна новым сортам табака и новым маркам вина, но не людям.

Устоять перед рецептами

52. Стало быть, фатум наследственности, беспощадный рок, банкротство медицины