Такие маленькие победы одерживает ребенок, которому уже снятся дальние страны, который в мечтах уже стал Робинзоном на необитаемом острове, а на самом деле – счастлив, когда ему разрешают смотреть в окошко.

«Ты умеешь сам залезать на стул?», «Умеешь прыгать на одной ножке?», «Можешь левой рукой поймать мяч?»

И ребенок забывает, что он не знает меня, что я буду осматривать ему горло, что я пропишу ему лекарство.

Я тронул в нем струну, которая выше чувства смущения, страха, неприязни, и он радостно отвечает:

– Могу!

Вам случалось видеть, как младенец долго, терпеливо, с напряженным лицом, приоткрытым ртом и сосредоточенным взглядом стаскивает и надевает носок или пинетку? Это – не игра, не подражание, не битье баклуш, это работа.

Какую пищу дадите вы его воле, когда ему будет три года? Пять? Десять лет?

Он жаждет познать и знать

45. Когда новорожденный царапает себя собственным ногтем; когда младенец, сидя, тащит в рот ногу, падает навзничь и сердито ищет вокруг виноватого; когда тянет себя за волосы, морщится от боли, но повторяет попытку; когда, стукнув себя ложкой по голове, смотрит вверх, что там такое, чего он не видит, но чувствует, – он не знает себя.

Когда он изучает движения рук; когда, посасывая кулачок, внимательно оглядывает его; когда у груди он вдруг перестает сосать и начинает сравнивать свою ногу с материнской грудью; когда, семеня за ручку, останавливается и смотрит вниз, отыскивая нечто, что его несет вперед совсем не так, как материнские руки; когда сравнивает свою правую ногу в чулке с левой, – он жаждет познать и знать.

Когда в ванне он изучает воду, отыскивая среди множества бессмысленных капель себя, каплю осмысленную, – он предчувствует великую истину, которая заключена в коротком слове: Я.

Только картина футуриста может явить нам, как ребенок представляется себе самому: пальцы, кулаки, ноги – уже не такие четкие, может, живот, может, даже голова, но всё слабые контуры, как области ниже полюса – на карте.

Еще не завершена работа, он еще поворачивается и перегибается, чтобы разглядеть, что там прячется сзади, изучает себя перед зеркалом и на фотографии, обнаруживает то впадину пупка, то выпуклости собственных сосков. Мама, отец, пан, пани, одни появляются часто, другие редко, множество таинственных образов, назначение которых неясно, а действия – сомнительны.

Только он установил, что мать существует для выполнения его желаний или препятствует их осуществлению, папа приносит деньги, а тетя – конфеты, он уже в собственных мыслях, где-то в себе самом, открывает новый, еще более удивительный, незримый мир.

Затем предстоит еще найти себя – в обществе, себя – в человечестве, себя – во вселенной.

Вот уже и седина в голову, а работа не закончена.

Понятие собственности

46. Мое.

Где кроется это первобытное мыслеощущение? Может, оно срастается с понятием «я»? Может, протестуя против пеленания рук, младенец борется за них как за «мое», а не как за свое «я»? Если ты отберешь у него ложку, которой он колотит по столу, ты лишаешь его не собственности, а свойства, которым рука разряжает свою энергию, высказывается другим способом, звуком.

Эта рука – не совсем его рука, скорее послушный дух Аладдина: держит печенье, обретая тем самым новое ценное свойство, и ребенок защищает его.

В какой мере понятие собственности связывается с понятием умноженной силы? Лук для дикаря был не только собственностью, но и усовершенствованной рукой, которая разит на расстоянии.

Ребенок не желает отдавать изорванную газету, потому что он ее исследует, упражняется, потому что это материал: как рука становится инструментом, который сам не звучит, не имеет вкуса, но вместе со звонком – звучит, а вместе с булкой дает новое, приятное впечатление от сосания.

Только позже приходит подражание, желание выделиться. Потому что собственность вызывает уважение, повышает ценность, дает власть. Без мячика он стоял бы в тени, никем не замеченный, а вот с мячиком может занять почетное место в игре, независимо от собственных заслуг. Есть у него сабелька – становится командиром, есть вожжи – становится извозчиком. А рядовым и лошадкой будет тот, у кого этих сокровищ нет.

«Дай, разреши, уступи!» – просьбы, которые щекочут самолюбие.

«Дам или не дам» – по настроению, потому как это – «мое».

«Что это?»

47. «Хочу иметь – имею, хочу знать – знаю, хочу мочь – могу». Три разветвления единого ствола воли, уходящего корнями в два чувства – удовлетворения и недовольства.

Младенец прилагает усилия, чтобы познать себя, окружающий его одушевленный и неодушевленный мир, потому что с этим связано его благополучие.

Спрашивая «Что это?» словами или взглядом, он требует не названия, а оценки.

– Что это?

– Фу, брось, это бяка, нельзя это брать в руки!

– Что это?

– Цветочек. – И улыбка, и ласковое лицо, и разрешение взять в руки.

Когда ребенок спрашивает о нейтральном предмете, а в ответ получает только его название, без эмоциональной мимической характеристики, бывает, он удивленно смотрит на мать и, словно разочарованный, повторяет новое название, растягивая слово, не зная, что ему делать с этим ответом. Он должен набраться опыта, чтобы понять, что наравне с желанным и нежеланным существует также нейтральный мир.

– Что это?

– Вата.

– Ва-а-ата? – И вглядывается в лицо матери, ждет подсказки: как ему нужно к этому предмету относиться.

Если бы я путешествовал по субтропическому лесу с проводником-туземцем, я бы точно так же, завидев растение с неведомыми плодами, спросил бы его: что это? – а он, угадав вопрос, ответил бы мне окриком, гримасой или улыбкой, что это яд, вкусная еда или бесполезное создание, которому не место в моей дорожной сумке.

Детское «это что?» означает «это какое? для чего оно? какая мне от этого польза?».

Это не доброта и не глупость

48. Распространенная, но любопытная картинка.

Встречаются двое детей, еще нетвердо стоящих на ногах. У одного мячик или пряник, другой хочет у него это отобрать.

Матери неприятно, когда ее ребенок что-нибудь вырывает у другого, не хочет дать, поделиться, «дать поиграть». Это же компрометирует, когда ее ребенок нарушает общепринятые нормы, установленные обычаи.

В сцене, о которой идет речь, события могут развиваться трояко.

Один ребенок отнимает, другой смотрит удивленно, потом поднимает глаза на мать, ожидая оценки непонятной ситуации.

Или: один пытается отобрать, но нашла коса на камень – атакуемый прячет предмет зависти за спину, отталкивает нападающего, опрокидывает его. Матери бегут на помощь.

Или: дети смотрят друг на друга, опасливо сближаются, один неуверенным движением тянется к предмету, другой вяло защищается. Только после длительной подготовки разгорается конфликт.

Здесь играет роль возраст обоих и их жизненный опыт. Ребенок, у которого есть старшие братья и сестры, уже не раз защищал свои права или собственность, да и сам не раз нападал. Но, отбросив элементы случайности, мы обнаружим две различные организации, два глубоко человеческих типа: активный и пассивный.

«Он у нас добрый: