У Армстронгов никаких увеселений на Рождество не было. И только в канун Нового года накрывались столы и люди пировали, пели песни и танцевали всю ночь. Окончание пира знаменовалось традиционным благословением людей и животных, давшим защиту от темных сил.

Но было ясно, что канун Нового года отмечали и здесь – Давина поняла это, заметив, что не все собранные можжевеловые ветки были использованы для украшения зала, а остатки не выбросили и не сожгли, а заботливо сложили в дальнем углу, прикрыв льняной тканью. Но какие же запасы продуктов надо иметь, чтобы позволить себе столько пировать?

А между тем столы заполнялись блюдами с жареными гусями, олениной и рыбой, а также луком, горохом, бобами, пирожками и кувшинами с пряным вином, элем и виски.

Несмотря на то что завтрак был не так давно, все ели с завидным аппетитом. Вновь заиграла музыка, и вновь начались танцы.

– Славные люди здесь живут, – сказала, подсев к Давине, ее компаньонка. – Они работают на совесть, но и веселятся от души.

– Трудно не заметить их жизнелюбия, – согласилась Давина.

В этот момент к ним подошел высокий широкоплечий мужчина с седыми висками. Неуклюже поклонившись, он сказал:

– Вы не окажете мне честь: не согласитесь ли со мной потанцевать?

Давина растерялась, решив, что приглашают ее. Но она осознала свою ошибку, заметив, как зарделась румянцем ее компаньонка.

Колин не стала ломаться. С улыбкой поднявшись, она взяла кавалера под руку и пошла танцевать.

Через минуту-другую к Давине подошел Малколм.

– Потанцуем? – с галантным поклоном предложил он.

Давина не успела ничего ответить, как рядом оказался и Джеймс.

– Я вышел победителем в нашем поединке, и мне обещали, что Давина будет танцевать со мной, – заявил он.

– Нет, у нас была ничья, – покачав головой, возразил Малколм.

– Я победил, – стоял на своем Джеймс.

– Ничья, – повторил Малколм.

Давина невольно вздохнула. Опять?… О нет, только не это!

А Джеймс был непреклонен. Надеялся добиться ее расположения? Или просто ухватился за еще одну возможность обойти брата? Давина не знала, что думать.

К счастью, ее выручила Айлен.

– Джеймс, пойдем потанцуем, – сказала она. – Твой отец говорит, что слишком устал.

– Не надо было так много есть, – проворчал Джеймс. Впрочем, выбора у него не было – пришлось танцевать с матерью.

А Давина и Малколм тотчас же встали в круг вместе с другими парами. Давина пыталась наблюдать за Джеймсом, но наблюдать за ним она могла лишь украдкой; к тому же она не очень хорошо знала фигуры этого старинного шотландского танца, так что ей то и дело приходилось смотреть себе под ноги.

За мгновение до того как закончился танец, Малколм неожиданно потащил ее за полог гобелена, что свисал с потолочных балок. Давина так растерялась, что даже не пыталась сопротивляться. Когда же они оказались в крохотном алькове, в котором едва смогли уместиться, она все же высвободила руку и осмотрелась. Из узкого стрельчатого окна лился серебристый свет, придававший всей обстановке какую-то особую романтичную таинственность. Идеальное место для любовных утех. Или для предложения руки и сердца.

И только Давина собралась возмутиться, как к ним под полог нырнула Лилея. Громко хихикая, она вручила отцу букет, после чего тут же исчезла.

– Мне не хотелось вручать вам свой скромный подарок при всех, – сказал Малколм, протянув ей букет. – Вот, держите.

Давина вмиг забыла о том, что злилась.

Изящные белые цветы с соцветиями в форме капель, зеленовато-серебристыми стебельками и широкими листьями были перевязаны широкой белой атласной лентой.

– Живые цветы зимой. У меня нет слов.

– Вам они нравятся?

– Да, очень. Они такие изящные, такие красивые…

– Их называют подснежниками. Встречаются они редко, но если знать места, то найти их можно. К счастью, последние дни были довольно солнечные, и они смогли распуститься.

Давина поднесла цветы к лицу. Аромат был едва уловимый, но приятный. Чуть сладковатый и нежный, напоминавший о весне, предвестниками которой и являлись эти цветы. Давина подняла глаза на Малколма, но сразу забыла все те слова благодарности, что собиралась ему сказать. Взгляд его, казалось, обжигал желанием, и ей вдруг захотелось только одного – побыстрее укрыться у себя в комнате.

– Ох, что же я стою? Надо сейчас же поставить цветы в воду… – затараторила Давина. – Знаете, я тоже приготовила для вас подарок. Это вышивка. Она совсем маленькая, но…

– Давина, выслушайте меня. – Малколм поднес ее руку к губам, потом тихо спросил: – Скажите, вы согласны стать моей женой?

– Право же, вы зря считаете себя обязанным делать мне предложение! Я не думаю, что ваш отец говорил серьезно, предлагая выдать меня замуж за одного из мужчин вашего клана, – сказала Давина, пытаясь высвободить руку.

– Маккена если что-то говорит, то только всерьез. – Продолжая удерживать ее руку, Малколм подступил к ней почти вплотную. – И поверьте, Давина, это будет лучший для вас выбор. Кроме того… Ведь вы, конечно, осознаете, что очень мне нравитесь. Но эта симпатия вполне может привести и к более глубокому чувству.

Давина окинула его взглядом. Ошеломленная внезапным открытием, она подумала о том, что вполне могла бы ответить ему согласием, будь ее сердце свободно. Она вдруг поняла, что мужчины уже почти не внушали ей страха. Хотел Малколм того или нет, но он помог ей справиться с некоторыми из ее страхов, помог ей выбраться из тюрьмы, в которую она сама себя загнала. И за это она всю жизнь будет ему благодарна.

– Из меня не получилась бы хорошая жена, – пробормотала Давина.

– Мать Лилеи была хорошей женой, вернее – правильной. И она решила, что ее единственное в жизни предназначение – угождать мне. Она отчитывалась передо мной за все свои траты и всегда, прежде чем что-нибудь сделать, заручалась моим согласием. Если же меня не было рядом, она с большой неохотой делала свой выбор, всегда основывая его на собственном представлении о том, что сделал бы я на ее месте.

– Да она была просто святая!

– Многие с вами согласятся, – кивнул Малколм. – Многие, но не я. Конечно, я относился к ней с почтением и уважением. И терпел, как мог. Но грустная правда состоит в том, что она была больше ребенком, чем женой. И у нее никогда не было никакого собственного мнения.

Давина наконец высвободила руку и торопливо перекрестилась.

– О мертвых нельзя говорить плохо, – пробормотала она.

Малколм вздохнул и провел ладонью по волосам. Вид у него сейчас был глуповато-растерянный.

– Я не хотел проявлять неуважение к покойной жене. Просто хотел быть с вами честным.

– Откровенность за откровенность, Малколм. Честное слово, я буду вам ужасной женой.

– Я хочу иметь жену, у которой есть собственное мнение. И хочу, чтобы она, не стесняясь, высказывала его. А вы, Давина, как раз такая. Вы могли бы составить счастье всей моей жизни.

– Нет, Малколм, не могла бы.

– Лилея вас обожает. Она рассказала мне, как упала