Однажды выпал случай: по приказу и желанию этой Тоньки нас Митей направили за яблоневыми дровами для бани, чтобы немцы поразвлеклись под Рождество. Мы решили с Митей, что это наш шанс, и мы разработали план побега. Переживали тогда только об одном: только бы немцы не передумали, так как была помехой сильная метель. Конвоировать нас отправили наших односельчан, Тараса Лазутина и его сына Семена. В общем, удалось мне с этим Семеном договориться, чтобы он промахнулся, стреляя в меня после побега. В обмен на это я обещал не рассказывать о его измене. Тарас был в ярости, стрелял и тяжело ранил Митю. Они подумали, что убили нас, но проверить помешала усилившаяся пурга, и, чтобы не заблудиться в такую сильную метель, они спешно уехали.
После этого я немного подлечился и окреп, какое-то время жил в берлоге в лесу. Затем я прильнул к партизанскому отряду «Смерть фашистским оккупантам». В начале 1943-го, когда мы участвовали в совместной с Белорусскими партизанами в совместной операции против немцев. Фашистам удалось расколоть нас на два фронта, и я попал в Белорусский отряд, где я партизанил какое-то время.
Потом мы соединились с фронтом и вошли в состав регулярных советских войск. Наступали на Запад: освободили Белоруссию, вступили в Прибалтику. Сначала я воевал в пехоте: ходил в атаки, в разведку, брал языков. Затем в Прибалтике был переведен в артиллерию, о чем я и мечтал. Освободили город Кенигсберг.
Враг был там силен. Мы из своей гаубицы обстреливали дорогу Кенигсберг-Паланга, чтобы немцы не смогли доставлять по ней оружие и подкрепление. Противник был в ярости, и ответным огнем он ударил по нашей гаубице. В том бою был ранен и сильно контужен: сквозное проникающее ранение, осколок под сердцем, пуля навылет. Врачам пришлось бороться за мою жизнь, после чего мне сказали, что я родился в рубашке – пуля прошла в 1 мм от сердца. Месяц я провел в госпитале.
В самом конце войны успел повоевать под Любавой, где принял участие в окончательном уничтожении «Курляндской группировки». Затем два года служил в Прибалтике.
И вот, наконец-то, я демобилизовался. Имею награды «За освобождение Белоруссии», «За взятие Кенигсберга», «За отвагу», «За уничтожение Курляндской группировки» и другие.
Братья засиделись допоздна, но Егору нужно было рано вставать на работу – он пожелал Коле спокойной ночи и пошёл спать. Маша постелила Николаю в горнице, и, пожелав доброй ночи, тоже ушла отдыхать. Вдруг Николай услышал громкий стук в окно в горнице, где горела лампа. Он пошел в сени, открыл затвор. Темнота скрывала гостя, но по голосу Коля понял, что это Митя Логунов. Они обнялись, сердечно приветствуя друг друга, и долго стояли так – им было о чем подумать в это время. Затем Николай пригласил друга в комнату, но предупредил, что все спят. В итоге друзья приняли решение идти на посиделки, где проходит по вечерам гуляние, играет гармошка. По пути они поведали друг другу о своем военном пути с тех пор, как судьба развела их.
– Ну а ты, дружок, женился, говорят, привез себе кралю из города? – спросил Николай.
– Да, это так. Хорошая девка, что надо. Сейчас она дома по хозяйству занимается, ну а мы с тобой здесь отдохнем, посмотрим на здешних деревенских девок, да и определим, чьи лучше, не так ли? – то ли шутя, то ли всерьез бросил Митя.
Они подошли к площадке, вошли в самый круг, и Николай затянул: «Как родная меня мать провожала-аза, тут и вся моя родня набежала…». Откуда ни возьмись, подбежала первая Машка-коза, неизменная его подруга детства:
– Коленька, привет! Кого же я вижу! Неужели ты вернулся?! Как я рада! – посыпался град вопросов, на которые Николай старался отвечать с юмором и задоринкой.
Она увела его в круг – сплясать, как бывало раньше, и они пустились в пляс. Так началась у Николая новая жизнь, была она с оттенком разгула и пустого времяпровождения.
Проснувшись ближе к полудню, Николай почувствовал непривычную тяжесть в голове: выпил он вчера немало. Егор был на работе. Маша на кухне гремела посудой и разговаривала с дочкой. В другой комнате слышались стоны и бормотанье матери: боли были такие, что она очень страдала – это вызывало жалость и боль в сердце сына. В сознании постепенно выстраивалась картина их с Митей похода на гулянье. Вспомнилась встреча с Семеном Логутиным, который пришел со своей невестой Еленой Ковалевой; на нем блестели погоны лейтенанта. Видно, на войне был командиром. Он волчком крутился вокруг яркой рыжеволосой Елены и заглядывал ей прямо в глаза. Увидев Николая, он сделал вид, что обрадовался этой встрече, и даже подошел и хотел потрогать медали на гимнастерке, но Николай отстранил его руку.
Семен начал разговор первым:
– Ну что, герой, вернулся с войны с медалями, я смотрю.
– Да, я пороху понюхал и воевал честно за свою Родину. Да и ты, я вижу, время даром не терял: погоны офицера имеешь, сумел перестроиться быстро. Ну и скажи, где было лучше с полицаями или в Красной Армии?
– Ну зачем же так сразу, Николай, время было трудное, и чтобы выжить, каждый приспосабливался, как мог.
– Да, видно, в вашем роду такие: и вашим, и нашим, примкнем к тем, чья в конце возьмет. А мы свою душу дьяволу не продаем, и воевали против фашистов.
Семен достал кисет, нервно скрутил сигару, угостил Николая, они молча курили, думая каждый о своем. Видно было, как Семен нервничал, и руки его дрожали:
– Я, Коля, потом свой долг честно отдал: прошел штрафной батальон, испытал все тяготы и ужасы войны. В итоге дослужился до лейтенанта, и имею награды, так что не надо со мной так сурово. Ты, по нашему с тобой
уговору, не рассказывай никому о нашей службе в штабе полиции, ведь я спас тогда тебе жизнь – иначе бы ты тут не стоял передо мной. И о моем отце тоже молчи, он старый, больной, и свое в жизни тоже получил. Уговор наш давай будем соблюдать, и не будем нарушать.
После этого разговора у Николая образовался неприятный осадок на душе, как будто кто-то запятнал
