Моем последнем фильме.
Эта мысль стала поворотной. Он держал в голове календарь своей «русской» поездки, думал о Байкале, вспоминал Анатолия и прямые стволы черных елей, русское солнце, отражавшееся от воды той первой реки, которую снял на выезде из Москвы. У воды был цвет волос Лолы, свет флиртовал с ней, как непослушная прядь играет с шеей и плечом. Кожа женщины была волной, родинка – скалой, за которую он из последних сил цеплялся пальцами, чтобы не сорваться.
Картины жизни выталкивали его на поверхность. Он полной грудью вдохнул горьковато-соленый, затхлый запах темницы. Бертран знал, что яркое солнце может обжечь роговицу, привыкшую к скудному свету. Ничего, я опущу глаза, пережду, а потом увижу Лолу.
Как она себя чувствует? Пусть все будет хорошо, пусть она больше не потеряет ни капли крови. Пусть думает обо мне. Нет, пусть ничего не знает.
Почему тот индеец подарил мне кольцо?
26
Но Лола узнала. В рождественскую ночь. Не в полночь, когда семья Франка открывала подарки, а наутро, до завтрака. Это была ее вторая «увольнительная». Миланы, в том числе гнусная бабка, прибыли в Германию, чтобы отпраздновать и довести детскую до полного совершенства. Все шло скорее хорошо, пока Мегера не потребовала включить телевизор: она желала слушать мессу. Внук отказал. Бабуля занервничала. Разговор перешел на повышенные тона, Франк не уступал, но тут из душа вышел его отец, отобрал пульт и с улыбкой передал его старухе. Франк отправился на кухню, а довольная собой Королева Милан умильным тоном попросила Лолу – и ее выдающийся живот! – отойти и не загораживать экран…
– …пока мой сын ищет нужный канал!
Клод Милан добрался-таки до Папы. Понтифик вещал, воздев руки к Небесам, а внизу экрана бегущая строка сообщала новости. Лола прочла, потом услышала «озвучку» Мегеры. «Фотограф Бертран Руа, о котором не было никаких известий с 13 декабря, похищен в Уганде». На экране появилась фотография улыбающегося Бертрана – красивого, длинноволосого… свободного.
– Еще один… – с наигранно тяжелым вздохом посетовала королева-бабушка. – Давайте помолимся за его родителей. Сделай громче, Франк.
– И так хорошо.
– Я ничего не слышу. Лола, скажи мужу…
Франк поймал взгляд жены. Она улыбнулась «как ни в чем не бывало» и прикрыла глаза. Он ушел в кабинет. Лола посмотрела на часы. Его подарок. Тонкие и элегантные, они отсчитывали прошедшее и будущее время. Тысячи людей пели на площади Святого Петра, Королева им вто́рила. Где Эльза? Пой, умоляю! Для Бертрана, для меня. Во имя красоты мира.
Они сели за стол: фуа-гра, салат, каплун и… не помню. Лола участвовала в разговоре, время на часах тянулось за стрелками, но она этого не замечала. Очень хотелось пить. Она поискала взглядом графин. «Нет-нет, не беспокойтесь…»
Лола подошла к мойке, пустила воду. Деревья в парке укрылись девственно-белым одеялом, птицы не смели коснуться лапками снега. Белая футболка Бертрана… Лоле вдруг показалось, что она слепнет, теряет сознание и равновесие, падает в черную, холодную, влажную, бездонную яму и в ноздри ей бьет чудовищная вонь.
V
Учительница стояла неподвижно, опираясь левой ладонью о стол, и смотрела на детей, заглядывая в душу каждому.
– Листья разлагаются, гниют, и о них забывают. Забвение – лучшая почва для возрождения.
1
Следующие три недели Лола провела в клинике, в сумрачном пограничном мире. Легкое кровотечение не прекращалось. Небо очистилось, снег сверкал на солнце, луна и звезды радовали глаз своей красотой, а молодая женщина жила в вечной ночи. Она ничего не знала и не могла узнать о Бертране.
Франк не связал недомогание жены с бегущей строкой новостей и лицом похищенного фотографа на экране. Улыбающийся Бертран ничем не напоминал человека, с которым он столкнулся у двери палаты 2204, а Лола не была уверена, что называла его имя, когда больше трех лет назад описывала свое первое чаепитие с Дафной. Вряд ли Франк слушал внимательно…
Руки у Лолы дрожали от тоски и страха, она не постигала умом реальность. Непонимание. Пустота. Гнев. Мозг отказывался подчиняться, и Лола не могла сформулировать ни единой мысли, даже если пыталась всю ночь. Я не сказала тебе, что люблю. Я не знаю, в какой больнице работает твоя мать, в каком колледже преподает отец, где практикует брат. Где ты, Бертран? Как ты? Помнишь ли наши минуты безмолвия, когда твое дыхание попадало в такт моему? Я все еще дышу в унисон с тобой. Я перестала спать. Я не слышу тебя. Я жду утра.
Как только рассветало, Лола хваталась за вязанье. Она заканчивала воротник и пояс и вела мысленный разговор с Бертраном: Я сжимаю твою руку. Будь сильным, сопротивляйся, пей, ешь. Думай о нас. Она пришила пуговицы и встала с кровати, чтобы примерить жакет. Огромный живот был таким тяжелым, что ломило поясницу. Беспристрастное зеркало отразило каждый из восемнадцати набранных килограммов, и разговаривавшая по телефону Аннелизе бросила на нее обидный взгляд. Если скажет, что он некрасивый, я воткну ей спицы в глаза. Нет, в язык. Чтобы заткнулась. Не хочу тишины. Хочу, чтобы он оказался на свободе.
– Шерстяной? – спросила немка, положив трубку.
– Да, а что?
– Будет колоть детские щечки.
– Это верхняя одежда, я не собираюсь всю жизнь сидеть взаперти.
15 января, среди ночи, Лолу опоясала чудовищная боль. Один из близнецов был так неспокоен, что решили срочно делать кесарево сечение.
Ленни закричал в 04.38, Мария – на три минуты позже. Несмотря на сильную недоношенность, детишки получились крепкие. «В меня», – сообщил успевший в последний момент Франк. Лола была в сознании. Она протянула руки и подержала каждого секунд по десять, все еще не осознавая, что у нее теперь двое детей. Они теплые, шевелятся и дышат самостоятельно, а ведь такие крохи! Их кожа почему-то казалась ей слишком розовой, носики морщились, и Лолу переполняло счастье. Только бы не болели!
Ленни весил 1 кг 843 г, Мария – 1 кг 684 г. Лола не думала о граммах и неделях, которых им не хватило. Она записывала цифры. Значение имеет только настоящее. Сейчас.
– Вы угадали с датой, – сказала она доктору Шмидту.
– И слава богу, я очень не хотел, чтобы они запросились на волю раньше, хотя перемена среды обитания и тактильный контакт лучше всякого инкубатора. Кстати, вы подали мне отличную идею насчет вязания. Я, пожалуй, предложу открыть новую мастерскую.
– Никогда не уходите на пенсию, доктор.
2
Первая неделя была основополагающей, а потому тянулась бесконечно долго. Лоле выделили отдельную палату в лавандово-розовых тонах, но она почти все время проводила в отделении для новорожденных, рядом с детскими кувезами, смотрела
