– У нас родятся изумительные, лучшие дети на свете, дорогая! Ты выдержишь. Слышишь? Ты сильная, ты все сможешь. – Франк изображал бодряка и старался быть очень убедительным.

Я и сама-то не очень знаю, на что способна. «Трусость» выплыла из дремы и неслышно зазмеилась по голубым стенам палаты 2204. Лола закрыла глаза и почему-то потребовала свое вязание. «Хочу закончить ирландский жакет». Франк бурно обрадовался.

– Отличная идея! Где оно лежит?

Лола задумалась.

– В одной из последних неразобранных коробок.

– Как ты ее подписала?

– НМ-нь – несрочная мутотень.

Коробки с пометкой НМ-нь обнаружились у стены в коридоре. Франк плюнул на обед, вернулся домой и пересчитал их. Семь. Откуда берется все это ненужное барахло? В памяти мелькнул образ бабушкиного подвала. Франк встряхнул головой. Никаких негативных волн. Осмотр и отбор. В седьмой по счету коробке отыскались наконец упакованные в папиросную бумагу мотки чистой ирландской шерсти цвета вайснатур. Под ними лежали спицы разных размеров и страница из журнала со схемой и фотографиями модели в готовом изделии. Девушка чем-то напоминала Эльзу. В самом низу лежала недовязанная спинка – Лола начала ее летним вечером, сидя в шезлонге в саду родительского дома в Безансоне. Она была в черных шортах, мама морочила ей голову всякими глупостями.

Франк сбежал по лестнице, примчался в клинику, но пакет пришлось оставить на стойке дежурной медсестры. Церберша наотрез отказалась пропустить его, только твердила: Nein. Nein. Nein, – и стучала пальцем по циферблату часов.

В 15.00 Лола позвонила сказать спасибо, и Франк ответил:

– Хочу такой же, но мужской.

– Заказывай шерсть.

– Какого цвета?

– Выбери сам.

Он не ответил, и Лола мгновенно напряглась. Когда Франк общался с Лолой на расстоянии, она превращалась в другую женщину, которая другим голосом вела беседу с другим мужчиной своей жизни.

Соседка не расслышала этой разницы, когда Лола позвонила Бертрану, да она вообще ничего бы не заметила и не ответила бы на оклик. Нет, Астрид Клейн не была глухой и понимала французский язык, но природа лишила ее способности различать полутона и нюансы.

Астрид не казалась ни идиоткой, ни робкой деревенщиной. У нее было высшее образование, она занимала высокий пост в какой-то администрации (Лола так и не разобралась, в какой именно). Если бы Лолу попросили сравнить Астрид с дорожной машиной, она выбрала бы дорожный каток, один из тех «равнодушных» мастодонтов, что ровняют автобаны.

Взгляд молодой женщины оживал только при виде десертов. Лола их не ела и оставляла на подносе, что выглядело как предложение угоститься. Голос она перестала понижать, поняв, что Астрид пребывает в параллельной вселенной и ей нет дела до других.

– Нет, вставать не разрешили, но мне лучше.

– Слава богу…

– А ты как? Все получается?

– С фотографиями – да. А проклятый текст на три тысячи слов, который… Я застопорился.

– Где?

– Застрял в начале пути. К востоку от Москвы… Сижу в кабинете за компьютером.

Накануне Бертран описал Лоле свой стол – белый, узкий, очень длинный и без ящиков. «Я катаюсь вдоль него и легко нахожу нужное в моих «завалах». У меня безупречная визуальная память, – похвастался он. – А у тебя?»

Вчера она не успела ответить – в палату вошел врач. Теперь, ясно представив себе Бертрана в офисном кресле на колесиках, она произнесла серьезным, не допускающим возражений тоном:

– По-моему, я знаю, в чем проблема, но скажи сам, сейчас же.

– Хочу тебя видеть. Так сильно, что внутри все дрожит. Но… Только не смейся. Боюсь навредить. Вдруг я вернусь, а кровотечение усилится? – Он помолчал. – Появлюсь, когда ты поправишься.

– У меня в голове те же мысли, – с тяжелым вздохом призналась Лола и добавила голосом, прозвучавшим, как музыка:

– Все равно ничего бы не вышло – вечером приезжают родители Франка.

– Надеюсь, на много дней. – Бертран улыбнулся.

– Боюсь, что да.

– Они на пенсии?

– Нет, но своим временем распоряжаются и купят все, что я уже вряд ли успею.

– Пусть бабушка с дедушкой понаслаждаются, – с нежной иронией сказал Бертран. Он понимал, как сильно она нуждается в утешении и поддержке, чтобы не чувствовать себя «никчемной неудачницей». – Забудь обо всем, кроме детей, теперь важно только их здоровье.

– Тогда поговори со мной о чем-нибудь красивом – немедленно, а то запла́чу!

– Твое красное платье, – мгновенно отреагировал он. – Не в шкафу на вешалке. В метро. Ты держалась правой рукой за верхний поручень и притворялась, что не видишь моего отражения в стекле, и платье тянулось вверх, как живое. Чуть-чуть. Жалко, что я был без камеры, мог бы поймать твой взгляд и присвоить его, ведь ты думала обо мне.

– Верно, о, «мастер сладких речей». И…

Дверь открылась.

– Что – и? – переспросил Бертран, понизив голос.

– И это было очень красиво.

– Конечно, очень. Еще как красиво. Просто сумас-ш-ш-ш-едшая красота! – передразнил Бертран и тут услышал в трубке посторонние шумы.

– Это каталка громыхает?

– Меня повезут на внутриутробную эхокардиографию. Надолго.

– Удачи и счастливого пути.

Лола положила трубку. Последняя фраза далась ей нелегко, и Бертран это почувствовал. Он нервно ходил по комнате, закладывал руки за голову, совал в карманы, дергал себя за волосы и на каждом шагу выговаривал новое слово: УЗИ, допплер, текст, кровь… Моя поездка. Много недель в разлуке с ней… «Я нуждаюсь в твоей любви». Он вернулся к столу. Я тоже, Лола. «На востоке Москвы…» Три тысячи слов. И что мне с ними делать? Сложить во фразы и объяснить, что я люблю эту женщину, что никогда даже близко ничего подобного не чувствовал и не знал, что такое бывает? Я же не дебил какой-нибудь! Но это именно то, от чего я убегал, и то, чего я так хочу сейчас… Хочу слушать ее голос, когда она говорит со мной. Господи, как же страшно она закричала! А потом упала, и кровь потекла по ногам… Лола ни словом его не упрекнула, но из-за чего-то же случилась отслойка! В тот самый момент, когда я был рядом…

Эта кровь на ногах… Даже если Лола ничего не сказала, не винила его, что стало причиной? Почему, когда я был там?

Бертран подошел к окну. Этажом выше его мать ходила по кухне, открывала и закрывала дверцы шкафов. Она попробовала подбодрить сына, когда тот вернулся из Франкфурта в состоянии черной тоски и тревоги. Приводила примеры «чудес», и Бертран записывал, чтобы потом пересказать Лоле.

Флоранс уверяла, что «подобные вещи случались, случаются и будут случаться», Бертран верил сам и убеждал Лолу: «Все наладится…» Он без конца думал об этом в Париже, и перед лифтом, и в кровати, но так и не выговорил проклятую правду… Это МОЯ вина.

Родители Франка прибыли во Франкфурт, чтобы купить коляску, кроватку, пеленки…

Бертран повернулся спиной к окну. С жизнью не поспоришь. Лола должна преодолеть трудности с минимальными потерями, а он должен зарабатывать на жизнь. Абсолютный приоритет. Нужно идти вперед, нужно