– Оливер! Наконец-то! – воскликнул издатель, поднимая стакан с виски. – Милости просим!
Все обернулись.
– Один из самых молодых и самый талантливый из американских философов, – произнес он, – в компании моих прелестных дочерей, без которых «Se l’amore» никогда не увидела бы свет.
Поэт выразил согласие. Его жена повернулась ко мне и прошептала: «Какие красотки, правда?» Издатель спустился с возвышения и обнял Оливера, затем взял у него большой темный конверт, в который Оливер засунул пачку страниц.
– Рукопись?
– Рукопись, – отозвался Оливер.
В обмен издатель вручил ему сегодняшнюю книгу.
– Ты уже дал мне одну.
– Точно.
Оливер из вежливости просмотрел обложку, затем огляделся по сторонам и наконец заметил меня рядом с Лючией. Он подошел, обвил меня рукой за плечи, и наклонился поцеловать ее. Она по-новому взглянула на меня, затем на Оливера, оценивая ситуацию.
– Оливер, sei un dissoluto, ты развратник.
– Se l’amore, – ответил он, демонстрируя книгу ее мужа, словно та своим содержанием полностью оправдывала его поведение.
– Да ну тебя.
Мне было не совсем ясно, назвала ли она его развратным из-за двух девушек, с которыми он пришел, или из-за меня. Или все вместе.
Оливер представил меня обеим девушкам. Очевидно, он хорошо знал их, и обе питали к нему интерес.
– Sei l’amico di Oliver, vero? Ты – друг Оливера, да? – спросила одна из них. – Он рассказывал про тебя.
– Что же?
– Хорошее.
Она прислонилась к стене рядом со мной и женой поэта.
– Он так и будет держать меня за руку? – спросила Лючия, как будто обращаясь к кому-то еще. Возможно, она хотела, чтобы девушки заметили это.
Мне не хотелось отпускать ее руку сразу же, но я знал, что должен. Поэтому взяв ее ладонь в свои, я поднес ее к губам и поцеловал краешек, а затем отпустил. Было такое чувство, как будто она пробыла со мной полдня, и теперь я отпускал ее к мужу, как выпускают птицу, чье сломанное крыло срасталось целую вечность.
– Se l’amore, – сказала она, покачивая головой, словно укоряя меня. – Такой же развратный, как все, только прелестнее. Оставляю его вам.
Одна из дочерей издателя принужденно хихикнула.
– Посмотрим, что с этим можно сделать.
Я был на седьмом небе.
Она знала, как меня зовут. Ее звали Аманда. Ее сестру – Адель.
– У нас еще есть третья сестра, – поведала Аманда. – Она должна уже быть где-то здесь.
Поэт прокашлялся. Выразил всем слова благодарности. Последние по очереди, но не по значимости, свету его очей – Лючии. Почему она терпит его? Действительно, почему? – процедила жена с любящей улыбкой.
– Из-за его туфлей, – сказал он.
– Точно.
– Продолжай, Альфредо, – произнесла тукан с зобом.
– Se l’amore. «Se l’amore» – это сборник стихотворений, написанных в Тайланде в течение того года, когда я вел курс по Данте. Как многие из вас знают, я любил Тайланд до поездки и возненавидел, оказавшись там. Позволю себе перефразировать: Я возненавидел его, едва приехал, и полюбил, как только покинул.
Раздался смех.
В ход пошла очередная порция напитков.
– В Бангкоке я не переставал думать о Риме – о чем же еще? – об этом маленьком неприметном магазине, о прилегающих улицах в предзакатные минуты, о звоне церковных колоколов в Пасхальное воскресенье, и в дождливые дни, которые в Бангкоке кажутся бесконечными, я готов был рыдать. Лючия, Лючия, Лючия, почему ты не сказала «нет», хотя знала, как сильно я буду скучать по тебе в эти дни, чувствуя себя более опустошенным, чем Овидий, изгнанный в ту забытую богом дыру, где он потом умер? Я уехал глупцом и вернулся, не став мудрее. Люди в Тайланде красивы, а одиночество может творить жуткие вещи, когда ты слегка пьян и готов увязаться за первым встречным – они все красивы, но их улыбка продается за выпивку.
Он остановился, собираясь с мыслями.
– «Скорби». Так я назвал эти стихи.
«Скорби» заняли добрых двадцать минут. Затем раздались аплодисменты. От одной из девушек я услышал forte. Molto forte[29]. Тукан с зобом повернулась к другой женщине, которая не переставая кивала в такт каждому слову поэта и теперь все еще повторяла, Straordinario-fantastico[30]. Поэт спустился с возвышения, взял стакан воды и на миг задержал дыхание, пытаясь избавиться от приступа икоты. Я ошибочно принял его икоту за сдерживаемые всхлипы. Поэт, ощупав карманы своего спортивного пиджака и не найдя ничего, соединил указательный и средний пальцы и помахал ими у рта, показывая владельцу магазина, что хочет покурить и перевести дух. Straordinario-fantastico, уловившая его жест, мгновенно вытащила свой портсигар.
– Stasera non dormo, сегодня я не усну, такова расплата за поэзию, – сказала она, возлагая на его стихи вину за свою ночную бессонницу.
К этому моменту в помещении, да и на улице тоже, стало невыносимо душно, как в парнике, и присутствующие покрылись липкой испариной.
– Ради всего святого, откройте дверь, – взмолился поэт, обращаясь к владельцу магазина. – Мы задохнемся здесь.
Синьор Venga открыл дверь и вставил маленький деревянный клинышек между стеной и бронзовой рамой двери.
– Лучше? – спросил он почтительно.
– Нет. Но мы хотя бы знаем, что дверь открыта.
Оливер посмотрел на меня, в его взгляде читался вопрос, Тебе понравилось? Я пожал плечами, давая понять, что пока не решил. Однако, я лукавил – мне очень понравилось.
Но даже больше, пожалуй, мне нравился сам вечер. Все приводило меня в трепет. В каждом встреченном
