Не знаю, почему задавался этим вопросом, и не уверен, могу ли ответить на него сегодня. Была ли наша близость оплачена неверной монетой?
Или близость является желанным товаром, независимо от того, чем платишь за нее, где находишь, как приобретаешь, – на черном рынке или на сером, облагаемом или не облагаемом налогами, подпольно или открыто?
Я понимал только, что мне больше нечего скрывать от него. Никогда в жизни я не чувствовал себя свободнее или защищеннее.
На три дня мы оказались совсем одни в городе, где никого не знали, где я мог стать кем угодно, говорить что угодно, делать что угодно. Я чувствовал себя военнопленным, внезапно освобожденным союзнической армией и узнавшим, что теперь можно отправляться домой – без заполнения бланков, без выяснения обстоятельств, без вопросов, без ожидания автобусов, пропусков или чистой одежды – просто идти.
Мы приняли душ и надели одежду друг друга, включая нижнее белье. Это была моя идея.
Возможно, это позволяло ему вновь почувствовать себя беспечным, юным.
Возможно, для него это был уже пройденный этап, короткая остановка на обратном пути к взрослости.
Возможно, он подыгрывал, наблюдая за мной.
Возможно, он никогда не делал этого ни с кем, и я подвернулся в нужный момент.
Он взял рукопись, солнцезащитные очки, и мы вышли из номера. Словно два оголенных провода. Мы спустились на лифте. На лицах – широкие улыбки, расточаемые окружающим. Гостиничному персоналу. Уличному торговцу цветами. Девушке в газетном киоске.
Улыбайся, и мир улыбнется в ответ.
– Оливер, я счастлив.
Он недоверчиво взглянул на меня.
– Ты возбужден.
– Нет, счастлив.
По пути мы увидели живую статую Данте в красном плаще, с массивным орлиным носом и выражением крайней степени презрения на лице. Красное одеяние, красный колпак и очки в толстой роговой оправе придавали его и без того строгому лицу аскетичный вид сурового исповедника. Толпа окружила великого поэта, застывшего на мостовой. Он стоял гордо выпрямившись, демонстративно скрестив руки на груди, как будто поджидал Вергилия или опаздывающий автобус. Как только какой-нибудь турист бросал монету в полую антикварную книгу, он принимал облик влюбленного Данте, только что подглядевшего Беатриче, гуляющую по Понте-Веккьо, и по-змеиному вытягивая шею, произносил на выдохе, словно плюющийся огнем уличный артист:
Guido, vorrei che tu e Lapo ed io fossimo presi per incantamento, e messi ad un vascel, ch’ad ogni vento per mare andasse a voler vostro e mio. О, Гвидо, если б Лапо, ты и я, Подвластны скрытому очарованью, Уплыли в море так, чтоб по желанью Наперекор ветрам неслась ладья[26].Как это верно, подумал я. Оливер, вот бы мы с тобой и теми, кто нам дорог, смогли жить вечно под одной крышей…
Произнеся вполголоса эти строки, он вновь медленно принял свою вычурную, презрительную позу, пока другой турист не бросил ему монету.
E io, quando ’l suo braccio a me distese, ficcaï li occhi per lo cotto aspetto, sì che ’l viso abbrusciato non difese la conoscenza süa al mio ’ntelletto; e chinando la mano a la sua faccia, rispuosi: “Siete voi qui, ser Brunetto?” Я в опаленный лик взглянул пытливо, Когда рукой он взялся за кайму, И темный образ явственно и живо Себя открыл рассудку моему; Склонясь к лицу, где пламень выжег пятна: «Вы, сэр Брунетто?» – молвил я ему[27].Тот же презрительный взгляд. Тот же изгиб рта. Толпа стала расходиться. Никто, кажется, не узнал отрывок из пятнадцатой песни «Ада», в которой Данте встречает своего старого наставника Брунетто Латини. Двое американцев, сподобившихся наконец выудить из рюкзаков деньги, бросили Данте горсть мелких монет. Тот же недовольный, сердитый взор:
Ma che ciarifrega, che ciarimporta, se l’oste ar vino cia messo l’acqua: e noi je dimo, e noi je famo, “ciai messo l’acqua e nun te pagamo.” Кого заботит, кого волнует Коль у кабатчика вода, а не вино. Мы ему скажем, пусть нас не дурит: «Платить за воду мы не станем все равно»Оливер не мог понять, почему все подняли на смех незадачливых туристов. Потому что это строчки из римской застольной песни, смешной только для посвященных.
Я сказал, что знаю короткий путь до книжного магазина. Его больше устраивает длинный. Может, прогуляемся, зачем спешить? – сказал он. Но мой вариант лучше. Оливер настаивал на своем и, казалось, начал терять терпение.
– Я чего-то не знаю? – наконец спросил я, давая ему возможность высказать то, что его беспокоит. Его что-то не устраивало? Что-то, связанное с издателем? С кем-то еще? Возможно, дело в моем присутствии? Я прекрасно сам могу о себе позаботиться, если ты предпочитаешь идти один. Я вдруг догадался, что его тревожит. Я буду профессорским сынком, увязавшимся следом.
– Дело вовсе не в этом, балда.
– Тогда в чем?
Не останавливаясь, он обвил меня рукой за талию.
– Не хочу, чтобы что-нибудь помешало нам или испортило вечер.
– Ну и кто здесь балда?
Он ответил мне долгим взглядом.
Мы выбрали мой маршрут и перешли с Пьяцца ди Монте-Читорио на Виа дель Корсо. Потом поднялись по Виа Бельсиана.
– Здесь все это и началось, – сказал я.
– Что?
– Это.
– Поэтому ты хотел прийти сюда?
– С тобой.
Я уже рассказывал ему эту историю. Молодой парень на велосипеде, в фартуке, вероятно, помощник бакалейщика или посыльный, три года назад проехал мимо меня по узкому тротуару, глядя мне в глаза, в то время как я смотрел в ответ, без улыбки, просто провожая его озадаченным взглядом. А потом я сделал то, что сделал бы любой
