– Оставь его в покое со своими компаниями, – возразил отец, отпуская меня. – Он и так сидит дома целыми днями. Пусть делает, что пожелает. Что пожелает!

Если бы он только знал.

А если он знал?

Отец не стал бы возражать. Возможно, сначала скорчил бы гримасу, но потом смирился бы.

Я не считал нужным скрывать от Оливера свои отношения с Марцией. Это как сравнивать небо и землю, думал я. Он, скорее всего, тоже не придавал этому значения.

Тем вечером мы с Марцией сходили в кино, съели по мороженому на пьяцетте и вернулись к ее дому.

– Я хочу еще раз сходить в тот книжный магазин, – сказала она, провожая меня до садовой калитки. – Но мне не нравится ходить с тобой в кино.

– Как насчет завтра, перед закрытием?

– Почему бы и нет? – Она поцеловала меня. Ей хотелось повторить тот вечер.

Я же рассчитывал прийти в магазин ранним утром, вскоре после открытия, с намерением возвратиться туда вечером.

Когда я вернулся домой, гости как раз собирались расходиться. Оливера не было.

Так мне и надо, подумал я.

Я пошел к себе и, за неимением лучшего, открыл дневник.

Вчера вечером я записал: «Увидимся в полночь». Посмотришь. Он не явится. «Исчезни» – вот что означало «Повзрослей». Лучше бы я ничего не говорил.

Глядя на нервные каракули, которыми я обвел эти слова перед тем как отправиться в его комнату, я пытался восстановить в памяти сомнения вчерашней ночи. Возможно, я хотел снова пережить то ночное беспокойство, чтобы скрыть сегодняшнее и напомнить себе, что если мои худшие опасения развеялись, как только я вошел в его комнату, может быть, сегодня ночью они так же легко отступят, едва я услышу его шаги.

Но я не мог вспомнить вчерашние сомнения. Они оказались абсолютно вытеснены тем, что последовало дальше, и словно принадлежали тому временному отрезку, к которому у меня больше не было доступа. Все, касающееся прошлой ночи, вдруг исчезло. Я ничего не помнил. Я попробовал прошептать «Исчезни» сам себе, чтобы освежить память. Вчера вечером слово казалось таким реальным. Теперь оно было просто словом, едва ли имеющим смысл.

Потом я понял. То, что я испытывал сегодня, не было похоже ни на что, испытанное мною прежде.

Это было намного хуже. Я даже не знал, как назвать это.

Если подумать, то как назвать сомнения прошлой ночи я тоже не знал.

Вчера я сделал огромный шаг. И все же не стал мудрее или увереннее, чем был до того, как очутился в его объятиях. Как будто мы вовсе не спали друг с другом.

Вчера, по крайней мере, был страх провала, страх быть вытолкнутым за дверь или услышать прозвище, которым я называл других. Теперь тот страх остался позади, но могло ли беспокойство существовать с самого начала, в скрытой форме, как предчувствие и предупреждение о смертельных рифах, невидимых в грозу?

Почему меня волновало, где он? Не этого ли я хотел – небо и земля и так далее? Почему чувствовал себя не на своем месте просто из-за того, что его не было рядом, и он ускользнул от меня; почему чувствовал, что все, что я делаю сейчас – это жду, жду, жду его?

Что было в этом ожидании, начинавшем походить на пытку?

Если ты с кем-то, Оливер, пора возвращаться домой. Никаких вопросов, обещаю, просто не заставляй меня ждать.

Если он не явится через десять минут, я что-нибудь предприму.

Через десять минут, чувствуя беспомощность и ненавидя себя за беспомощность, я решил подождать еще «на этот раз окончательно» десять минут.

Двадцать минут спустя моему терпению пришел конец. Я надел свитер, вышел на балкон и спустился вниз. Поеду в Б., если должен, чтобы убедиться самому. Я шел к площадке для велосипедов, уже размышляя, не поехать ли сначала в Н., где обычно не ложились допоздна и развлекались дольше, чем в Б., и проклиная себя за то, что не накачал шины утром, как вдруг резко остановился, словно что-то подсказало мне, что я не должен потревожить Анкизе, который спал в домике рядом. Злополучный Анкизе – все считали его таким. Подозревал ли я это с самого начала? Должно быть. Падение с велосипеда, народное снадобье, любезность, с какой он позаботился об Оливере и обработал ссадину.

Но глянув вниз на скалистый берег, залитый лунным светом, я заметил его. Он сидел на одном из высоких камней в своем морском свитере в бело-голубую полоску с вечно расстегнутыми пуговицами вдоль плеча, купленном на Сицилии в начале лета. Он ничего не делал, просто сидел, обхватив колени, слушая плеск волн о камни внизу. Глядя на него из-за ограды, я почувствовал огромную нежность и вспомнил, как понесся в Б., чтобы увидеться с ним еще прежде, чем он добрался до почты. Он был лучшим из всех, кого я знал в жизни. Я сделал хороший выбор. Я открыл калитку и перепрыгивая через камни, приблизился к нему.

– Я ждал тебя, – сказал я.

– Я подумал, что ты лег спать. Решил, что ты не хочешь.

– Нет. Я ждал. Просто выключил свет.

Я оглянулся на наш дом. Все оконные ставни были закрыты. Я наклонился и поцеловал его в шею. Впервые я целовал его с чувством, а не только с вожделением. Он обвил меня рукой. Невинное объятие, если бы кто-нибудь увидел.

– Что ты делал? – спросил я.

– Думал.

– О чем?

– О разном. О возвращении в Штаты. О лекциях, которые буду вести осенью. О книге. О тебе.

– Обо мне?

– Обо мне? – передразнил он мое удивление.

– Больше ни о ком?

– Больше ни о ком. – Он помолчал какое-то мгновение. – Я прихожу сюда каждую ночь и просто сижу здесь. Иногда часами.

– В одиночестве?

Он кивнул.

– Я не знал. Я думал...

– Я знаю,