общих интересов. Он меня, в конце концов, и подтолкнул пойти учиться.

– Почему же вы не идете в ученье к Иоганну?

– Мне не подходят его методы, – она тряхнула головой. – Все эти темные дела с похищением трупов… Я на них вдоволь насмотрелась. Я не верю, что удастся приживить орган умершего живому человеку. Даже при помощи магии. А это то, чем он уже годами занимается. Пока из Кенигсберга наконец не вынужден был бежать в Прагу. А из Праги удрал сюда.

– Вы знаете, за что его хотели убить?

– Почему вы думаете, что именно его? Охотились за сумкой. А самая важная сумка была у Мартина, с бумагами на дом и аптеку. Кто-то, очевидно, хотел их захватить.

– Те разбойники говорили, что охотились на мужчину с повязкой на глазу. А Калькбреннер считал, что охотились на него.

– Я знаю. Он решил быть в кои-то веки деликатным. Вам не сказали, а ему сказали. Выслеживали двух всадников, у одного из которых был перевязан глаз. И обоих должны были убить.

Лукаш задумался, вспоминая детали. Девушка поспешила его успокоить:

– Насчет Иоганна можете быть спокойны. Он симпатизирует вам. У него свои планы, и он ни в коем случае не станет вам помехой.

– Каково же ваше женское имя?

– Юлиана.

– А как вам удавалось изображать итальянца?

– Мой отец был купцом из Триеста. Когда моя мама умерла, мне было восемь лет, и отец забрал меня вместе с сестрой в свою семью. Там я и воспитывалась.

– Хорошо, – засмеялся Лукаш. – На этом закончим, иначе я не смогу этого всего переварить. Видите, как вы меня заговорили – я даже не предложил вам перекусить. Сейчас Айзек что-нибудь приготовит.

– Он живет с вами? – насторожилась Юлиана. – Ему можно доверять?

– До сих пор нареканий не было. Попрошу, чтобы он приготовил для вас комнату.

Когда Лукаш приоткрыл дверь в аптеку, то чуть не стукнул Айзека по лбу.

– Подслушиваешь?

– Какое там подслушиваю! Это называется – всегда быть на страже своего пана! А ну как вас беда могла подстерегать. Когда в 1623 году вспыхнул во Львове мор, я единственный, ничего не боясь, прислуживал пану доктору бургомистру Павлу Кампиану[26] и ходил за ним, как тень. Он однажды так и сказал: «Айзек! Ты – моя тень».

– С какого момента ты слушал?

– С… с… э-э… как вам сказать. Я слышал не все, потому что должен был время от времени бегать к печи и, боюсь, самое важное пропустил. Но должен вас заверить, что я на вашей стороне, и никогда не предам вас, как предал Иисуса святой Петр или Павел… или Петр… – Он нахмурился. – Кажется, Павел…

– Прекрати. Немедленно признайся, что именно ты слышал.

Айзек опустил глаза.

– Я все слышал, пан. Что вы теперь живете жизнью своего товарища. И не вижу в этом греха. Особенно, если он сам того захотел.

Лукаш вздохнул.

– Ну, если ты уже все и так знаешь, остается только попросить, чтобы все это ты держал в тайне. Понимаешь? Панна на людях будет моим учеником. То есть юношей, а не девушкой.

– О-ой! Так это ж цурис! Лучше бы я этого не знал! Теперь я должен это хорошенько утрясти в голове, чтобы чего-то не напутать. А как мне ее называть?

– В образе девицы она – Юлиана, а в образе юноши – Лоренцо. Запомнил?

– Хе! Если я мог запомнить все меры, вес и цены, то каких-то два имени – как носом шмыгнуть. Побежал я есть готовить. У меня там в печи нога ягненка. Словно именно для такого случая. А потом откупорю аликант из самой Флоренции для Лоренции.

– Какой Лоренции?

– Ну, это – в рифму. Мы, поэты, любим рифмами баловаться. А если между нами, пан доктор, – он перешел на шепот, – девушка – высший сорт. Берите и не думайте. Только бы она в кухню не совалась. А ваша Гальшка – хитрая бестия. Хорошо, что вы ее прогнали.

– Я ее не прогонял.

– Нет? Как это так?

– Иди, готовь, что там у тебя. Позже при случае расскажу.