Конама. Пускай оно так и будет.

— Я думаю, теперь мы смело можем гулять по городу? — спросил Вилли.

— Без всякого риска. Ну, кто же подумает, что вы белолицые?

— А ведь как они нас искали, куда только ни лазили их сыщики, а мы все тут как рут, под самым их носом, — смеясь, заметил Джим.

— Вот в этом-то и все наше горе, что мы все еще тут, — ответил Вилли. — Нам пора бы убраться отсюда по-добру, по-здорову, пока не случилось беды.

— Теперь я уж не боюсь их, Вилли, да к тому же они нас уже не ищут, — попытался возразить Джим.

— Это еще вопрос! Ты только не смей больше повторять того, что ты выкинул только сейчас, иначе мне придется оставить тебя в лесу с Розой, — насупив свои черные брови, сказал Вилли.

Они замолчали.

— Бедная Роза, — со вздохом проговорил Джим, — как ей тяжело быть все время одной, почти не выходя из подземелья. Неужели до сих пор ей необходимо скрываться? — спросил он проводника.

— Да, необходимо, ничего не поделаешь. У нас на острове живет очень немного негров, и все они наперечет известны полиции. В этом-то и вся беда!

— Ну, вот мы и на Пали, — объявил канак, когда всадники выехали на большую ровную площадку, отгороженную от пропасти невысокой каменной изгородью.

— А ведь здесь действительно красиво, — не слезая с лошади и осматривая открывшийся вид, Заметил Джим.

Позади него на дальнем южном горизонте величественно расстилался Тихий океан. Справа и слева тянулись покрытые мрачными лесами угрюмые горные хребты, а прямо перед ним, внизу, открывалась прибрежная равнина. Вдали на ней блестели домики небольшой американской фермы, вокруг которой серебрились плантации сахарного тростника и ананасов. На бархатных ярко зеленых лугах паслись коровы и овцы. Долина эта спускалась к самому морскому берегу, о камни которого разбивались набегающие волны прилива.

Налюбовавшись вдоволь живописной панорамой, Джим слез с лошади и, привязав ее к коновязи, пошел к изгороди, на которой уже сидели Вилли и Конама.

— А ты не забыл свое обещание? — спросил Джим канака.

— Я всегда держу свое слово, — ответил тот и, вынув из кармана небольшой предмет, сунул его в руку Джима.

— Что это такое? — поинтересовался Вилли.

— Это тебя не касается, — пряча за спину руку, отвечал Джим.

Вилли соскочил с ограды и бросился отнимать полученную Джимом вещицу, но тот отстранил его рукой.

— Не надо, Вилли, не надо, — умоляющим голосом сказал он, — я сам сейчас тебе покажу.

На площадке никого не было. Стоявший там автомобиль с туристами уехал. Дети и канак были совершенно одни.

— Ну, показывай же, что тебе дал Конама, — настаивал Вилли.

— Сейчас, — ответил Джим и, отбежав несколько шагов в сторону, повернулся спиной к брату.

— Готово! — сказал он, повернувшись.

— Это что такое? — вскричал Вилли.

Перед Ним стоял настоящий молодой мулат с широко развернутыми ноздрями и сплющенным носом.

— Ну и Конама! — вскричал Вилли, ударяя по плечу улыбающегося канака.

А Джим, вынув из ноздрей два крупных просверленных зерна рицинуса[8], положил их на ладонь и протянул брату.

— Вот-то Дик будет смеяться, — сказал он.

В это время на площадку въехал автомобиль, из которого вышел американский офицер с дамой.

— Вы понимаете по-английски? — спросил офицер, подходя к Окалани.

— Да, сэр, я знаю английский язык, — отвечал канак.