Дорогой мистер Маккалэн, я приношу вам искреннее извинение за все беспокойства, которые были причинены вам и вашей дочери. Я вас очень прошу представить мне счет за причиненные вам убытки этим печальным случаем. Они, конечно, будут полностью возмещены.

— А вас, доктор Браун, обратился губернатор к врачу, мне остается еще раз поблагодарить за всю эту галиматью. Я вас очень прошу впредь меня не беспокоить относительно этой Келлингс. Вот она где у меня! — и он провел указательным пальцем поперек своего горла.

Обескураженный доктор поклонился н, не взглянув па фермера, вышел из губернаторского кабинета.

— Теперь пойдемте завтракать, дорогой мистер Маккалэн! Вас, наверное, с нетерпением ожидает ваша девочка, — сказал губернатор фермеру.

— Нелегко быть губернатором, сэр, — заметил тот.

— Ох, и не говорите, особенно теперь, в наш век социализма и этого проклятого большевизма, против которого никакие меры не помогают! — со вздохом согласился губернатор.

— К четырем часам пригласите начальника полиции, да заготовьте приказ об его отставке, приказал губернатор секретарю, проходя со своим гостем через приемную.

— Не горячи свою лошадь, Джим! Посмотри, она и без того вся в мыле, а нам предстоит еще дальняя дорога.

— Да я и не думаю ее горячить, — обернувшись, отвечал тот, сверкая своими белыми, ровными зубами, ярко выделявшимися на его темном лицо, почти скрытом большой панамой. — Посмотри, Вилли, как она рвется из-под седла, я почти в кровь истер свои руки, сдерживая ее, — сказал он.

Этому всаднику на вид нельзя было дать больше двенадцати лет, другой же выглядел гораздо старше и казался почти сформировавшимся мужчиной.

Откинувшись корпусом немного назад, мальчик с трудом остановил свою лошадь, продолжавшую нервно перебирать ногами.

— Да успокойся же, моя красавица, не надо так горячиться! — ласково обратился он к лошади и похлопал ее по потной шее.

Та как-будто поняла слова своего седока. Она сразу притихла и спокойно пошла рядом с лошадью, на которой ехал старший.

— Я давно не ездил верхом, Вилли, наверное, у меня завтра все кости будут болеть, — сказал мальчик.

В ответ на это старший засмеялся.

— Ничего, поковыляешь немного, как гусь, и пройдет, — отвечал он.

В это время сзади послышался топот скачущей лошади.

Оба всадника обернулись и увидели несущегося к ним полным галопом канака.

— А вот наконец и Конама! — воскликнул Джим.

— Насилу я вас догнал, — проговорил подскакавший канак, осадив свою лошадь.

— Мы вое время ехали шагом, — отвечал старший. — Это ты замешкался, Конама!

— В кузнице задержали, а на некованой лошади ехать в горы невозможно, — отвечал канак.

— Давайте поедем рысью, — предложил он. — Мне хочется скорее выбраться на Науанское шоссе, а то потом там не проедешь.

— Почему не проедешь? — спросил младший из всадников.

— Да ведь сегодня воскресенье, и вся гонолулская знать направится в Пали верхом, в экипажах и автомобилях. После десяти часов там и шагом с трудом проберешься, теперь же мы встретим только рабочую молодежь. Эти, конечно, ни экипажей, ни автомобилей не имеют, — сказал канак и, ткнув ногами в бока своей лошади, понесся вперед крупной рысью.

Было семь часов утра. Город еще спал. Трамвайные рельсы поблескивали вдоль пустых улиц. Нарядные особняки, окруженные густой зеленью садов, тоже казались дремлющими. В праздники городская жизнь в Гонолулу начинается с восьми часов.

Проехав мимо шестиэтажного каменного здания, на крыше которого раскинулся великолепный тенистый сад, всадники свернули на Науанскую улицу.

— Что это за дом? — спросил Вилли проводника.

— Это самая большая гостиница в Гонолулу. Она принадлежит американскому миллионеру Юнгу, — отвечал тот. — Все особняки и дворцы в Гонолулу по большей части выстроены американцами и англичанами.

— Да неужели же здесь нет совсем богатых канаков? — заинтересовался Джим.