к добру или худу символизм встречи? Ведь место необычное, памятное, оно лишило жизни маму Лупе, отняло у мира Ноттэ и вернуло Оллэ… А нынешние гости точны, словно сговорились или подгадали, аккурат теперь появились на открытом участке тропы, в нижнем изгибе, и остановились, рассматривая ровную площадку и наверняка гадая, что же это за место. Энрике ускорил шаг, рискуя ссыпаться по мелким камням кубарем, ничуть не подобающе для сана служителя.

– Мир вам, – хором приветствовали паломники, издали заметив носителя рясы и кланяясь.

– Мир всем нам, – отозвался Энрике. Он споткнулся-таки на последних шагах, но все же успел ловко опереться о край скалы. – Уф… волею Мастера

Теперь, вблизи, стало можно пересчитать прибывших и составить о них первое впечатление. Шестеро впереди – молоды и крепки телом, одежда их добротна, довольно чиста и не имеет незашитых прорех. Все при оружии, пусть и не том, какое выбирают люди благородные. Но в опытной руке и длинный нож опасен… Еще два паломника стоят особняком, позади. Они почти старые на вид, и оба не вооружены. Черты их лиц и состояние кожи рук едва ли возможны для бедных людей низкого происхождения. Одежда нова, цвета её куда ярче, чем у иных паломников, весьма похожих на охрану… Энрике вздохнул с сомнением: почти неприлично вынуждать мокнуть на тайной тропе важных донов, нанявших сопровождение. Однако доны прячут по каким-то причинам свое истинное происхождение, они и лодку не наняли.

– Служитель Энрике? – поклонился старший из паломников, стоящий дальше всех на тропе. – Хосе Иренео де Панга раскрыл нам тайну новой святыни, мы поспешили сюда, приобщиться и по мере сил оказать поддержку, как он и присоветовал.

– Достойное дело, – осторожно понадеялся Энрике.

Он прекрасно знал урожденное, отринутое с принятием сана – и потому мало кому известное – имя настоятеля столичной обители багряных. Более того, был коротко знаком с самим отцом Серафино. И потому знал: достойный служитель едва позволяет даже ближайшей кровной семье именовать его в письмах и при встрече прежним именем – Хосе Иренео. Сам Энрике никогда не упоминал это имя вслух или на бумаге, и, даже составляя для Кортэ письмо, рекомендующее рыжего наглеца, осторожно предлагал именно «достославному Серафино» заглянуть в душу шумного нэрриха, при ближайшем рассмотрении – отнюдь не тьмою наполненную, уделяющую много места вере… Настоятель прочел письмо и внял намекам. Энрике он доверял, насколько вообще возможно в смутной среде полуправд и альянсов высокой церковной власти – доверять… На тот момент они десять лет знали друг друга, а с некоторых пор переписывались и даже встречались. Нынешний патор, будучи еще грандом, несколько лет надзирал за полным брожений и безверия столичным университетом, а два его поверенных – в том числе Энрике – присматривали за самим грандом, исполняя поручения багряных и черных, а также прежнего патора Паоло.

Гранд Факундо о надзоре знал, иногда назидательно советовал быть точнее в отчетах, ведь на земле святых нет, лишь посмертие надежно отделяет закоренелого праведника от возможности впасть в грех и тем перечеркнуть саму идею своей канонизации.

Сейчас Энрике вспоминал прошлое, шептал обычную для встречи путников молитву прикосновения к порогу, избрав её полный длинный текст – и всматривался в мелочи, и ловил несоответствия, и искал подвох. Привычка надзирать за грандом дала свои плоды, сделала взгляд острым, а разум недопустимо для верующего – настороженным, оценивающим.

Итак, весьма странно услышать урожденное имя отца Серафино. Его могли бы назвать лишь родные достойного настоятеля, но гость к их числу не относился, насколько мог предположить Энрике, помня фамильные черты и приметы. К тому же гость не имел украшений с родовым гербом, а представиться даже не попытался. Лукавил? Или осторожно недоговаривал, полагая собеседника достаточно сведущим для расшифровки умолчаний.

– Именем его и трудами, заветами его, ставшими незыблемой опорой веры, воистину…

Энрике всё шептал и присматривался. Отметил: стоящий позади прочих паломник чуть покривил рот, уловив южную особенность ритма молитвы. На севере, в приграничных с Тагезой землях, канон трактуется несколько иначе, и человек привык как раз к северному изложению. Знает текст наизусть, то есть наверняка сам ведет или когда-то вёл службы. Неспроста светское одеяние лишено украшений, а кричаще-яркий плащ так нарочито утверждает причастность к мирской знати – куда более явную при взгляде на второго дона. И молитву он, полноватый и рыхлый, пропускает мимо ушей, и на скалы глядит равнодушно, без ожидания чуда… Намеревался явиться в святое место, не снимая тяжелых перстней, унизывающих пальцы. Наверняка спутник его упрекнул в гордыне и вынудил избавиться от неуместной демонстрации богатства только что, на берегу: кожа пухлых рук ещё хранит следы-перетяжки в местах посадки перстней, на лице печатью морщинок залегло раздражение. Перстни, носимые много лет, пойди сними, да еще в спешке: указательный палец украдкой массируется – наверняка болит, отчетливо припух.

Дочитав зачинную молитву, Энрике позволил себе ещё одну, короткую, чтобы окончательно решить: стоит ли вести к дому необычных паломников? Или показать круг камней – да и махнуть рукой, провожая к поселку рыбаков, заметному с холма в центре острова и находящемся на западном берегу озера.

Вопрос представлялся Энрике важным: эти люди – они союзники и даже друзья настоятеля Серафино – или подделка под таковых? Решающий довод в пользу первого ответа вот он, стоит на широко расставленных коротковатых ногах, глядит с высоты своего роста и без угрозы поводит плечами, сила в нем слишком уж ярко играет… Энрике внимательнее рассмотрел ближнего детинушку быкоборского вида: такому рога с хрустом выламывать – шуточное развлечение. Правая рука с широкими толстыми пальцами то и дело вздрагивает, норовит тронуть привычную для багряных короткую шипастую булаву. Именно булаву, по хвату и мозолям ясно, что не изящную рапиру или более мощный эсток. Обучения парню недостает, выдержки в нем нет вовсе, зато усердия – на троих многовато. В ордене, пожалуй, состоит не более года, наверняка пока что сэрвэд, не служитель. По синяку, так и не стертому