на воздух. Сперва меня. Мы будем вроде как дохлые, но это неопасно. Если всё же первым очнется Вион, спросите его, сколько звезд на небе. Вион, скажи нынешнее их число!

– Четыре, – настороженно выдохнул ученик, глядя в каменный свод низкого потолка. – Я запомнил и так скажу.

– Именно. Ты – запомнил, он – нет… Надеюсь, я всё делаю верно.

Кортэ снял оружие, пояс, стащил башмаки. Сам заправил две лампады и стал спускаться вниз. Дождался Виона, проследил, как убирают лестницу, велел накрыть люк ковром, на который он сам нашептал тишину: так, скорее всего, удастся скрыть от Баса присутствие посторонних.

– Если я не прав, я дурнейший из дураков, – скривился Кортэ. – Как упадет тишина, вы уж не разговаривайте. Не к чему сообщать о себе Басу.

Король глядел вниз, на бледное пятно лица сына тумана, и ощущал постыдный страх. Он веровал в Мастера, полагая и врагов его, искусителей рода людского, вовсе не выдумкой. Он до последнего боролся бы с заговором людей, но, осознав в происходящем нечеловеческое, готов был опустить руки. С нечистым следует воевать не армии, но патору! Дело короны – мирская власть. Пусть иные сражаются с неведомым. Бертран ежился от озноба – и презирал себя за малодушие… Ощущал все острее пустоту за правым плечом. Верный пес теперь ухмылялся бы, жрал полусырую баранину, точил саблю, задирал багряных, хвалился успехом у портовых девиц. Делал все, что угодно – но спасал хозяина даже от невысказанных вслух страхов. Вот уж кому безразличны природа врага, смерть и самое жуткое загробье.

На плечо легла худая и очень жесткая, прямо таки стальная, рука. Бертран вздрогнул, обернулся. Глаза брата Иларио были черны и безмятежны.

– Всякий камень можно счесть частью Башни, а значит, опорою веры истинной, – ровным тоном вымолвил этот ходячий скелет. – Брат Кортэ снабдил вас четырьмя камнями, ибо мы именно таковы, я привел отнюдь не случайных людей. Нас вполне достаточно для фундамента. Опирайтесь.

– Иларио, сволочь ловкая, не вздумай поутру стащить более трех бутылей сидра, пока я буду плох, – строго упредил Кортэ. – Закрывай.

– Три бочонка из Вольмаро жертвуется для ордена, вы слышали, братья? – тем же ровным тоном выговорил тощий.

– Как же, и это – надежные свидетели, столпы веры! – сокрушенно выдохнул Кортэ.

Люк со стуком утвердился в рамке основания, засов щелкнул. Ковер лег на свое место. Бертран кивнул, с благодарностью принимая теплый плащ. Отметил: служители расположилась вокруг него, расставили лампады так, чтобы дать больше света. В багряных рясах они сами казались темным обожженным кирпичом, составляющим вполне надежный фундамент веры – защиту от ночных страхов.

Король сидел неподвижно, слушая свое дыхание. Иногда на фитильках лампад вспыхивали более яркие искры, их сопровождал треск. С каждым разом – все слабее. Наступил момент, когда ухо перестало разбирать даже малый звук. Пульс, и тот бился вяло, задушено. Брат Иларио тронул короля за руку, чуть улыбнулся, уложил на ковёр основание, удерживающее лист бумаги. Осмотрел перо, погладил кончиками пальцев, опустил в чернильницу. Согнал лишнюю каплю и нарушил целину бумаги. Он вел перо не ровно, сберегая ритм, обычный для произнесения слов. Бертран следил за пером и читал простейшую, известную всякому ребенку молитву «отдания почести». Читал и знал: ещё четыре пары глаз именно теперь следят за пером, четыре сознания слитно вторят каждому слову. И потому тишина не кажется безнадежной…

– Ты нарушил наш уговор, ты предал меня, ничтожный.

Звучание голоса оказалось куда менее человеческим, чем ожидал Бертран. Оно не вливалось в уши, но впитывалось кожей, оно вынуждало сам воздух мелко вздрагивать. Гудящее низкое звучание подчиняло, обессиливало, вырывало душу – и топтало остатки гордости, заставляя крикнуть, сжаться, по- детски нырнуть под плащ с головой.

Рука Иларио не дрогнула, довела строку и поставила аккуратную точку. Отделила ровной линией молитву от ереси. Начертала знак краеугольного камня. Внесла имя говорящего, сразу сделав его почти человеком – раз оно есть, имя – «Бас». Далее следовали слова, все в точности, с указанием на тон и ударениями. Бас продолжал бушевать, Иларио записывал. Король ощущал, что всё ещё не смеет вздохнуть и боится разжать зубы – и закричать.

По-настоящему Бертран очнулся, заметив и проверив: писарь уже трижды указывал над словами не вполне правильные ударения. Смазанные, двойные. Но ведь Бас именно так и вещал! Наличие иноземного выговора у непостижимой сущности озадачило короля. Заставило губы презрительно скривиться. Теперь он был внутренне согласен: Кортэ прав, говорит человек, использующий тело Виона невесть каким чернокнижным способом. Еще раз мысленно повторив эту идею, Бертран улыбнулся. Его Изабелла не ждала ночного гостя и не лгала своему королю! Тело Виона, как и твердил Кортэ, порой вытворяло то, чего не желал и не помнил рассудок. Тело могло написать письма под диктовку рыгающего, давящегося словами Баса. Тело – не более того. Младший нэрриха был средоточием заговора… и одновременно его жертвой. Как и сам Бертран, как Изабелла… и даже Эспада. В худшем виноват именно Бас. Найдя столь удобного врага, спихнув на него всю и всякую ответственность, король ощутил себя – королем. Он выпрямил спину, скинул плащ и глянул куда спокойнее на руку Иларио, по-прежнему заполняющую лист мелкими буквами, без помарок и ровно.

Бас прекратил пугать сына тумана, Кортэ закончил комедию с охами и испуганными всхлипами, заверениями и мольбами. Изложил, запинаясь и сопя, все события дня, ловко перекроив правду и по большому, и в мелочах. Оказывается, Абу взял в долг золото и просил свести его с доном де Сага. Королева якобы предложила нэрриха найм, желая поскорее овдоветь. Дала сто пятьдесят тысяч в камнях и векселях – Бертран чуть не подавился, расслышав цену…

– Если ваш найм противоречит воле моей королевы, – жалобно плакал верный подданный Кортэ, – если я предам Эндэру и себя, высшему ли буду служить? Тьмы я боюсь, тьмы и ереси.