натянутого, выложенного изнутри коврами и наполненного нужными вещами. – Позвольте восславить вашу мудрость? Искренне, уверяю вас. Сегодня и после услышанного – только искренне!

– В стихах, – хмыкнула Изабелла.

Она прошла в шатер, села на низкое ложе, вздохнула, успокаиваясь и обретая надежду на скорое улучшение состояния. Увы, помстившееся утром здоровье обмануло, ссохлось хрипотой голоса, исчахло, потраченное на непростую беседу с нэрриха. В ноющей голове после разговора осталось опасное раздражение, почти переходящее в прямое озлобление.

– Дозволите расчехлить виуэлу Альбы? – неожиданно предложил Абу. – Я храню её с того самого дня, и, если будет позволено сообщить истину неоспоримую, я полагаю себя не худшим в столице ласкателем струн.

– Ласкателем, – хихикнула приятно удивленная королева, дозволяя расположить возле локтя столик с обедом и выбирая сочное яблоко. – Раньше не мог сказать?

Аше привычно устроилась рядом, отобрала яблоко, осмотрела, понюхала, лизнула и вернула. Подгребла подушки под спину и локоть королевы, возмущенно отшвырнувшей фрукт. Не отвлекаясь и предоставляя слугам ловить и выбрасывать ставшее мусором яблоко, маари подоткнула мех, предварительно устроив отекшие ноги Изабеллы на малой скамеечке. Завершив это важное дело, Аше расставила тарелки, нюхая пищу и при малейшем сомнении пробуя на вкус. Абу следил и не вмешивался, доверяя воистину звериной тонкости чутья маари. Когда та одобрительно цокнула языком и добавила неизменное «хорошо!», разрешая обедать, второй из трех слоев кожи уже был снят. Потревоженные струны виуэлы под последним слоем скрипели сварливо, совсем как больная королева… Изабелла ждала молча, не торопила Абу и даже предоставила ему полную свободу выбора мелодий и стихов: почему бы не дать себе короткий отдых от принятия решений?

После обеда ей еще слушать планы мужа и его родни по поводу сражения, затем уговаривать Оллэ не отмалчиваться в сторонке и высказать соображения, а после тонко льстить умному патору, не переносящему прямого восхваления. И не желающему без уговоров делать то, чего ждет от него королева: орден багряных пока не получил указаний выдвигаться на поле в первую линию войск. Сам Факундо вчера твердил нечто невразумительное и отвратительно миролюбивое о прощении грехов и ошибок и еще о том, что божьи воины вмешаются лишь в крайнем и худшем случае. А без их участия всё с самого начала станет крайним и худшим: ей ли не знать выучку багряных! Да и черные неплохи, пусть они попали в немилость и лишь накануне похода обрели – лучшая и наиболее надежная их часть – сомнительную честь именоваться «овцами отшельника Убальдо».

Хороши овечки, – усмехнулась Изабелла, рассматривая сквозь кубок с разбавленным вином полог шатра, словно бы окровавленный оттенком напитка, – даже дети знают, что новопризнанный святой при жизни всеми в обители именовался волком.

– Ушел, – негромко выдохнула Аше, поправила нож и отложила в сторону копье.

– Вион-то? Ящерка, временами я бываю малость не в себе, – нехотя признала королева, – но в людях разбираюсь. Даже если они не вполне люди. Этот не умеет понять, что для него главное в жизни и смерти. Пока не справится, будет бессилен и ничтожен. Он даже на большую ошибку не сможет решиться. Ему требуется пример для подражания. Свеженький! Он не любит вспоминать о прежних неудачах, потому не обратится со своими сомнениями к Оллэ, хотя стоило бы. Красавчик теперь галопом помчался прочь, не выбирая дорогу и не пробуя истратить хоть миг на мысли о том, отчего он делает так и куда спешит. – Изабелла зевнула, пряча опаску и интерес. – Надеюсь, ты и без него сможешь обеспечить мою охрану.

– Есть колдун, есть воины, есть Пабло, – серьезно перечислила Аше. – Женщина-вождь утром будет видеть всю большую охоту. Всю! Пока есть колдун и есть я, никто не посмеет пить кровь женщины-вождя. Никто!

Аше потрясла сжатыми кулаками, рассмеялась и убежала выполнять приготовления, делающие возможным столь смелое обещание. Она скользнула меж кромок полога, впустив лишь одну струйку холодного воздуха и узкий блик розового предвечернего солнышка, вздумавшего озарить сиянием день и проверить, способна ли красота природы умягчить воинственный пыл людей.

– Восход грядет красный и ветреный, – грустно шепнул Абу, подстраивая виуэлу. Улыбнулся, повел руками. – Не надо о завтрашнем дне, понимаю. Позволю себе начать с любимой мелодии Альбы, я горжусь тем, что это песня моей родины.

– О войне? – поморщилась королева.

– Что вы, как можно не знать привычек Альбы. О невинной, почти детской любви, – укорил её Абу. – Ни в одной из тех песен, что он исполнял, люди не умирали, даже по причине разбитого сердца. Как он, бедняга, два года протянул в нашем мире при подобной наивности…

Изабелла лениво отщипнула вареное птичье мясо, темное, несколько жилистое. Мнение посла Алькема о предстоящем багряном рассвете она разделяла полностью.

Время, отведенное на отдых, исчезало с пугающей быстротой.