На палубе было сухо и спокойно, голые реи прятали плотные коконы непроклюнувшихся парусов и лишь один – малый косой – выгибался и хрустел от натуги. На удалении в треть лиги пена большого шторма плела кружево в мешанине туч, слитых с волнами. Люгер был внутри бури и скользил по лишенным гребней пологим волнам спокойно и даже лениво, будто сон не иссяк. Зоэ старательно ущипнула себя за локоть, опустила крышку люка и пошла по танцующей сухой палубе на корму. Туда, где стоял у руля Рэй.

Эспада, подобный натянутой струне, неотрывно глядел вперед. Вот он оскалился в улыбке, заметив плясунью. Кивком подозвал.

– А где все? – удивилась Зоэ, еще раз огляделась, подошла вплотную и без возражений нырнула под руку, едва заметив приглашение. – Рэй?

– Таким ходом скоро догоним, полагаю, – хмыкнул дон Эппе. Помолчал, ожидая нового вопроса, не получил его и взялся отвечать по своему почину. – Постепенно я понял, что заката не будет, и столб света станет последним причалом для всех кораблей. Н-ну, дело ясное, так бы и случилось, если ничего не делать. Я вызвал Вико. Мы принялись прикидывать так и эдак. Народец тоже разобрал, что дело тухлое, струхнул. На «Анде» затеяли бучу – там не команда, а сброд свежего набора, гонору много, ума чуть. Они пошумели и предложили: тебя в бочку – и за борт. Умилостивить море по обычаю, человечиной. Н-ну, я умилостивил…

Эспада расхохотался, чуть поправил штурвал и покосился на Зоэ. Плясунья испуганно охнула, наконец-то заметив свежий шрам на спине дона Эппе и длинный шов по живому на руке.

– Рэй, как же это?

– Н-ну, как… обычно это. Даже весело. Тэо в один миг отпустил мне грех самоуправства, затем мы вдумчиво и основательно разобрались с прочими грешниками. Крюк на культе брата Тэо – сильная штука, очень полезная для проповеди, пробирает до печенок… Буза завяла до скучного быстро, мы набрали пяток толковых людей, оставили себе люгер. Вико обозвал прочих тухлой селедкой и корабельными крысами, скомандовал подъем парусов, кое-кем украсил реи, пообещал вернуться и прирезать меня, если я придумал все криво. Они ушли, их отпустило, а мы остались. Было тихо и сонно, я успел выхлебать кувшин вина, пока он не выявился. С тех пор штормит, но мимо нас. Я совсем недавно сменил у руля Тэо, прочие дрыхнут. Что еще рассказать?

Зоэ уткнулась носом в драную рубаху Эспады, опять немного пьяного, слегка нетвердо стоящего на ногах – но скорее от потери крови и усталости, чем по причине выпитого. На душе сделалось светло, как будто она листок, яркий осенний листок, оторванный ветром от старого стебля и отправленный в полет, на поиск нового места в ковре жизни.

– Рэй, зачем ты сказал тогда, во дворце, что не станешь со мной танцевать? И еще добавил…

– Спьяну? Н-ну, наверняка так и было, – охотно предположил Эспада, оживился и добавил: – вот протрезвею, скажу что поумнее. Зоэ, танцевать можешь вообще-то с кем угодно, разве ты виновата, что они путаются в волосах? Но с площади будешь уходить только со мной.

Зоэ закрыла глаза и долго молчала, словно могла так вот простоять всю жизнь. Под сильной рукой, ощущая медленно бьющееся сердце Эспады… Когда жар со щек немножко сдуло ветром, когда волнение чуть схлынуло, Зоэ осторожно открыла глаза.

– Я буду уходить с площади с тобой. Даже перестану всех подряд и сразу зазывать в семью. Ну зачем мне лишние… братья?

– Да, в смысле братьев список закрыт, – усмехнулся Рэй. – Разве вот Альба вернется.

– Да, Альба… Кстати, а где…

– Вон там, по курсу, – морщась, Эспада упрямо поднял заштопанную руку и указал вперед и вверх. Снова расхохотался. – Н-ну, развлекусь я, слушая визг корабельных крыс, когда мы догоним их при таком-то попутном ветре… и они увидят это!

– Это… – нахмурилась Зоэ, с сомнением всматриваясь в пену волн и туч, в быстрое мелькание серого и белого на невнятном фоне. – Это что? Кто…

– Я ж сказал, танцуй с кем угодно, – хмыкнул Эспада. – Даже с Ноттэ в его нынешнем виде.

Дорога в карете от столицы до поля боя для королевы оказалась худшей из пыток – добровольной, непрестанной и невыносимой. Упругие кожаные кольца и ремни наилучшего качества, исполненные превосходными мастерами изгибы сложных рессор, огромные колеса – все это обещало наивысшее удобство, а на деле создавало невыносимую тошноту и головную боль, помрачающую рассудок. Изабелла терпела, подозревая каретных дел мастеров в измене и тайном умысле извести правительницу, а заодно и пребывающего в утробе наследника. От своих нелепых подозрений, даже сознавая их надуманность, королева злилась ещё более. Перемогая тошноту, она ругалась грязно и многословно, угрожала карой любому подвернувшемуся некстати слуге – а некстати уже к полудню были все без исключения.

Несколько раз на закате, измотанная ненавистной дорогой, её величество клялась замковым камнем, фундаментом Башни и даже именем Мастера, что немедленно казнит предателя-еретика, если в её стране ей снова посмеют указывать, что верно и что неверно. Абу смиренно кивал, не утрачивая улыбчивого спокойствия, совершенно безумного по своей сути. Затем он открывал окошко и негромко распоряжался увести заседланного коня, поданного по приказу королевы: верховая езда строго запрещена для её величества, он лекарь и ему виднее.

Изабелла от спокойствия Абу вкупе со здоровым его видом и безразличием к угрозам приходила в ярость, кричала до хрипоты, что для неё же здоровой – немыслимо. Аше слушала, хмурясь и не прекращая полировать лезвие несравненного копья. Наконец, маари решительно сжимала губы,