Союза республики могут потребовать раздела архивов. Тогда могла повториться ситуация, сложившаяся после восемнадцатого года и в двадцатые годы, когда тоже начали делить архивы, из архивов изымалась масса документов для передачи Польше, Украине, Белоруссии – и многие из которых, кстати, безвозвратно погибли во время Второй мировой войны.
Так что главной нашей задачей было, во-первых, написать новый работающий закон об архивах, обеспечивающий их открытость, и, во-вторых, обеспечить закрепление за Россией ее исторических архивов.
К решению первой задачи были привлечены квалифицированные архивисты, историки и команда, работавшая над законом Федотова и Батурина. К лету девяносто первого года проект закона был подготовлен и передан в Верховный Совет РСФСР. Возвращать же архивы России было задачей более сложной. Это была долгая борьба с союзным архивным управлением. Правда, нужно отметить, что руководство России и Верховный Совет РСФСР прекрасно понимали важность этой задачи, и я говорил от их имени. Но дело шло. И думаю, что, скорее всего, нам удалось бы решить вопрос переподчинения архивов, даже если не произошло событий августа девяносто первого года и Союз в каком-то виде продолжил существовать. Мы исходили из простой установки: культурные ценности, возникшие на территории России, должны оставаться в России. То есть исходили из принципа происхождения.
Кстати, чтобы узаконить наши позиции, мы уже с конца девяностого года начали заключать договоры о сотрудничестве с архивными ведомствами других республик. Причем в первую очередь мы заключали соглашения с теми из республик, которые тогда очевидно взяли курс на отделение, – в частности, с республиками Прибалтики. Первый межгосударственный договор между Россией и Эстонией был заключен именно в области архивного дела. Эстонцы это хорошо помнят. Такой же договор по правилам международного стандарта был заключен и с Украиной. Что оказалось, мягко говоря, предусмотрительно.
Между прочим, когда Советский Союз уже был в стадии распада, и республики пытались предъявлять претензии на общее имущество, то вопрос об архивах шел вторым пунктом после притязаний на долю в золото-валютных резервах. Мне приходилось по этому вопросу много раз переговариваться с Борисом Николаевичем Ельциным, который, надо сказать, хорошо понимал ценность архивов и никакие претензии республик в этом вопросе удовлетворять не стал. При этом в отстаивании нашей позиции нам помогло именно то, что соглашения о сотрудничестве в архивном деле с республиками уже были заключены.
Важнейшем проблемой, которая практически обрушилась на нас, как гром среди ясного неба, оказалась судьба партийных архивов после августа девяносто первого года. Собственно, вопрос тогда надо было решать сходу, поскольку аппарат партии после путча прекратил свое существование. Я хорошо помню, как 21 августа был в Белом доме, где просидел все дни путча и собирался послушать по телевизору пресс-конференцию Горбачева после его возвращения из Фороса. И вдруг неожиданно получил распоряжение Ельцина отправляться на Старую площадь и обеспечить сохранность партийных архивов. Это, надо сказать, было целое приключение. Я с трудом нашел в здании ЦК одного человека, отвечавшего за делопроизводство. Он тоже переживал за судьбу архивов. Вместе с ним мы опечатали архивы, а потом начали долгую работу по разбору всех документов. При этом нам приходилось и элементарно собирать все документы из кабинетов и с рабочих столов – ведь все работники оттуда просто ушли в августе, оставив всё как есть. Здания ЦК стояли пустыми вплоть до начала зимы – какие-то люди там начали появляться только в декабре, когда на Старую площадь стало переезжать правительство. И всё это время в этом пустом здании работали мы, собирая и систематизируя документы.
Нам не удалось тогда забрать только документы Политбюро. Дело в том, что архив Политбюро к тому времени был преобразован в архив Президента СССР, а М. С. Горбачев продолжал находиться в должности. Тогда мне специально звонил Горбачев, предупреждая, чтобы мы не трогали документы Политбюро, потому что они относятся к архиву Президента. А в декабре архив Президента СССР был преобразован в архив Президента Российской Федерации и также поступил в наше распоряжение.
Думаю, что все документы, находившиеся в хранилищах, были полностью сохранены. Что касается рабочих документов, то, наверное, за всем уследить было нельзя. В конце концов, работники ЦК могли унести что-то с собой. Но благо отечественной бюрократии проистекает от того, что все бумаги у нас, как правило, выпускаются в нескольких экземплярах. Так что не думаю, что что-то ценное могло пропасть безвозвратно.
Решение об открытии этих архивов осуществить было сложнее, чем с архивами партии. Хотя бы потому, что КПСС прекратила свое существование. А КГБ продолжал действовать. И, кроме того, КГБ был союзной структурой и российским властям не подчинялся. Поэтому, хотя Ельцин в девяносто первом году и подписал указ о передаче России архивов КГБ, расположенных на ее территории, всё равно продолжала сохраняться определенная двусмысленность. К тому же спецслужбы довольно быстро сумели убедить руководство России в важности сохранения оперативных архивов в распоряжении этих ведомств. И здесь, в общем, спорить было бессмысленно. Вопрос возникал об исторической части архивов, оперативная ценность которых, мягко говоря, сомнительна. Но всё же по архивам спецслужб быстро пошел откат. Фактически спецслужбам, а также Министерству обороны и МИД удалось сохранить свою собственную архивную сеть.
