-- Город горит!

Дойл бросился на улицу, где уже бушевал огонь. Тишина сменилась надсадным ором, перемежающимся с бранью и оглушительным лязгом. Погромы, которые удалось остановить утром, вспыхнули с новой силой днем.

Мимо промчались ошалевшие от страха лошади. Дойл замер, глядя на поалевшую Рыночную площадь, заполнившуюся людьми. Нужно было решать что-то, что угодно.

 -- Колодцы! -- рявкнул он, выводя из ступора своих людей. -- К колодцу!

Позже можно будет разобраться с поджигателями, с теми, кого сейчас пытался задержать другой патрульный отряд -- сначала нужно было остановить пламя.

Его не услышали или не поняли -- поэтому он первым побежал, как мог, к колодцу в центре площади, рванул на себя веревку с ведром и выплеснул на камни. Опустил следующее -- и сунул его в руки первому из отряда.

А площадь заполнялась все больше -- те, кто прятались по подвалам домов, высыпали на улицу, вооружившись вилами и топорами, и в слепом безумии бросились на рыцарей, обрушивая на них свою злобу. Шум все нарастал, но Дойл не мог позволить себе вытащить меч и присоединиться к тем, кто пытался остановить обезумевшую толпу, в которой громилы смешались с теми, кого грабили.

Веревка с ведром опять скользнула в колодец, но этого было мало -- слишком мало. К колодцу подскочил командир отряда, протянул было руку, чтобы помочь, но Дойл выкрикнул:

 -- В замок! За гвардией!

Командир понял сразу -- и бросился ловить лошадь. Двое рыцарей таскали ведра воды, но пожар, начавшись в одной лавке, уже норовил перекинуться дальше -- на деревянные двери соседних домов. От криков закладывало уши, и Дойл даже не пытался отдавать приказы -- у него остались только его собственные руки, никто другой его бы не услышал. Сунув ведро в руки рыцарю, он кинулся к горящей лавке, по ходу вытаскивая меч, и рубанул по столбу крыльца, еще и еще, пока дерево не затрещало. Новый удар -- и крыльцо с треском обрушилось, огонь оказался внизу -- и начал гаснуть в потоках воды.

Загрохотали копыта -- и площадь заполнилась десятками рыцарей гвардии. Двое или трое обрушили на горящие деревяшки содержимое огромной бочки, остальные оцепили территорию.

Угольки недавнего пожара постепенно угасали.

Люди затихли.

Погром был остановлен.

Дойл пошатнулся и понял, что серьезно поранил левую руку, к тому же, ноги ныли после бега. Но это не имело значения -- во всякой случае, пока. Он вышел на центр площади, привлекая к себе внимание, и властно потребовал коня. Ему подвели чужого, помогли сесть. Сверху он оглядел то, во что за ночь -- а на самом деле, за какой-нибудь час, превратилась площадь. Левая сторона закоптилась и частично выгорела -- хотя пожар удалось остановить быстро, одно здание пострадало существенно. Еще в нескольких выбили ставни и двери.

Но люди выглядели хуже домов -- почти все в копоти, воде, а многие и в крови. Разделить между собой тех, кто начал погром, и тех, кто от страха нападал на все, что видел перед собой, было трудно. Но Дойл сумел, во всяком случае, частично. Женщин отпустили сразу -- это было не их дело. Тех мужчин, кто держал оружие, Дойл приказал сковать. Остальных -- отпустить.

В другое время за подобное преступление каждому полагалось бы до двадцати плетей прилюдно, но сейчас у Дойла не было достаточно числа палачей, чтобы наказать виновных, и достаточного числа тюремщиков, чтобы удержать их до экзекуции. Но двадцать-двадцать пять самых ретивых отпустить было нельзя. Дойл оглянулся на замок, в котором никто так и не проснулся, потом на стражу, и велел:

 -- Проводить в подземелья.

Утром придется устроить показательную порку -- чтобы напомнить всем, что, несмотря на чуму, королевская власть в городе сильна.

Арестованные не вырывались и не кричали, как это было обычно. Кажется, вместе с погасшим пламенем пожара погасла и всеобщая ярость, и теперь, как Дойл полагал, многие люди пытались понять, что подтолкнуло их начать сопротивление страже. Те же, кто остался без желанной наживы, злобно сверкали глазами и надеялись удрать до того, как палачи распорют их спины и задницы кнутами.

Когда всех увели, площадь почти опустела -- остались только патрули, тоже потемневшие от огня, помятые, но, кажется, мало пострадавшие. К Дойлу подъехал командир его отряда.

 -- Милорд, вы в порядке?

 -- Как твое имя, напомни? -- спросил он.

 -- Рексон, милорд. Тео Рексон, -- воин снял шлем, открывая потное красное лицо с внушительными усами.

 -- Хорошая работа, -- Дойл снял перчатку, глянул на собственную руку и досадливо поморщился -- это был редкий случай, когда перстень с хорошим камнем не помешал бы. Но его не было, поэтому он отстегнул от пояса драгоценные ножны с небольшим кинжалом с золотой рукоятью -- подарком Эйриха -- и протянул Рексону.