– Побежит от нас без тверских-то Василий, – злорадствовал Шемяка, – токмо бы от Москвы и Твери его нам отрезать. Сказывал яз о сем князю Ивану Андреевичу, когда уезжал из Москвы он…

– Помни, государь, – сказал, вставая и кланяясь, боярин Добрынский, – смута была в Волоке-то Ламском с боями и драками, прогонили твоего наместника посадские. Воровства опасайся.

Простился боярин и ушел распоряжения к походу давать да снаряжать все, что надобно. Усмехнулся печально Шемяка и, обратясь к дьяку своему, сказал ласково:

– Боярин Никита воровства в Волоке боится, а в Москве-то кругом воровство, и в хоромах моих изменники за столом сим вот сидели. Опаслив и ты будь тут, на Москве-то.

– Княже мой, Димитрий Юрьич, – ответил Федор Александрович, – спаси Бог тя за любовь и ласку твою. Как тобе ведомо, Акулинушку с Грушенькой яз следом за княгиней в Галич наш отпустил. Не ныне, так завтра – дома будут! Тут же буду яз, княже, тайно в посаде ночевать со стражей своей. В Москве же Чешиха останется да наш Семен Иваныч в хоромах твоих. Оба с конной и пешей стражей. Все мы в разных местах будем, дабы при воровстве каком помощь друг другу оказать могли, дабы враз всех нас не захватили. С боярами да попами мы справимся, а путь Василью к Москве ты с можайским сам пресечешь.

Уж вторую неделю стоят полки Шемяки и князя можайского у Волока Ламского, а крепкие заставы с воеводами в осаде сидят в Клину и Димитрове. Загорожены все пути из Твери на Москву, а главное – через Волок Ламский. Шире тут дороги и просеки, гатями и мостами устроены. Этим торговым путем и для конных и для пеших воинов удобней и скорей идти. Здесь у Шемяки главное войско, сюда он с князем Иваном Андреевичем и воеводами своими хочет выманить Василия Васильевича и Бориса Александровича. Где нужно, тут засеки по дорогам нарублены и засады в тайных местах схоронены, чтобы от Твери войско обоих князей отрезать.

– Земли тверские пустоши, – кричит всегда на пирах с воеводами Шемяка, – пусть вои мои кормятся досыта и полонянок собе берут!

В ответ хохочет князь Иван Андреевич, колыхая свое грузное тело, тонко и зло хихикает боярин Никита Константинович, приговаривая:

– Самодержец-то тверской не выдержит! Горд и обидчив не в меру. Сам не пойдет, а Василья пошлет, своих полков ему в подмогу прибавит. Токмо много не даст – новгородцы грозят.

– Бают, – вмешался князь можайский, – на той седьмице новгородцы-то к самому Кашину подходили, еле-еле успели отогнать их воеводы тверские. Ныне Борис-то послал полки воевать земли новгородские. Не до Василья ему.

– Пустоши, пустоши земли тверские! – пьянея и злобно посмеиваясь, выкрикивает Шемяка. – А ты, Никита Костянтиныч, лей масла в огонь! Новгородцы нам, а мы им поможем. Да шли чаще с лестию всякой послов Казимиру литовскому!

– Ныне королю польскому, – добавил Добрынский. – Разведал яз, государь, что Ряполовские, окаянные, вместе с князем Василь Ярославичем и воеводами московскими собрались в Пацыне литовском, на Русь хотят идти.

– Не поспеют, – засмеялся Шемяка, – ты старайся, Никита Костянтиныч, дабы Казимир задержал их. Сули ему всякое, а наипаче насчет унии. Паны да ксендзы спят и видят к латыньству склонить нас.

– О том и моя гребта, государь, – ответил Добрынский, – а тут еще царевичи Касим да Якуб из Черкас пришли. Бают, у Ельца уж. Токмо ведомо мне, что татар мало у них. А хорошо бы Василья-то все ж поскорей выманить, да и в западню подвести!

– Мечтой блазнитесь, – хмуро взглянув исподлобья, сказал Старков, – на кой ляд Казимиру мы любы да надобны? Подумай о сем, княже. Ему бы токмо зорить Русь. Литву православную паны да ксендзы заглонули совсем, того же и с нами хотят. Пустит Казимир и Ряполовских, и князя Боровского, и прочих. Ему свара нужна. Пустит со всеми полками, а может, и…

– Не каркай, ворона! – вспылил Шемяка, но вдруг смолк и задумался.

– Пал ты духом, – помолчав, обратился князь Димитрий Юрьевич к Старкову, но тихо уж и с грустью. – Ране ты не таков был, когда ворота мне в Московский Кремль отворял. Храбрый был человек, а ныне…

– Ныне, – с горечью подхватил Старков, – вижу, и народ и Бог-то против нас, государь…

Задрожали губы у Шемяки, побледнел он, но ничего не ответил, повернулся лицом к окну. Из хором наместника волоколамского, где теперь стояли они с князем можайским и двором своим, увидел он у ворот чужих конников. Молча указал на них Шемяка боярам. Конники пререкались с привратниками, требуя пропуска, а к хоромам спешил стремянной князя Димитрия, старик Кузьмич.

– Мыслю, паки посол! – резко произнес Шемяка. – Коли от Василья – в железы его ковать!

Заметался Димитрий Юрьевич по горнице, но бояре молчали. Знали они, что государь постепенно сам стихнет, если не перечить ему и не уговаривать.

Успокоившись, сел Шемяка за стол, выпил меду чарку и молвил раздумчиво:

– Как же нам посла примати?

Никита Константинович Добрынский сразу ожил и зачастил, хмуро улыбаясь:

– Задоржать надобно посла-то и ласкать его, дабы время тянуть и злобу в них разжигать дерзостью. Будут в гневе они посла своего ждать да