– Волки! – воскликнул он вполголоса. – Далее рук своих жадных ничего узрить не могут.

Нет у Ивана единомышленников ни среди бояр, ни тем паче среди князей.

Да и братья-то родные поймут ли, чего он хочет? Может быть, и они к старому потянут, к уделам? Духовные не все понимают, как надобно создавать и хранить государство. Такие, как владыка Иона, Авраамий, они помогали своими советами и руководством. Умрет же вот владыка Иона – кто его труды продолжит, кто государю помощь окажет? Надобно теперь же думать о новом митрополите. С болью душевной вспомнил Иван покойного владыку Авраамия суздальского. Умен был и книжен. Силы только у него Иониной не было, а разум был.

Прошелся Иван по покою своему, остановился возле окна и долго смотрел в синеву неба, а потом сказал вслух:

– Ежели не будет умного, то такого избрать надобно, дабы перечить мне не смел!

Он снова заходил из угла в угол, и мысли обратились к Курицыну, Федору Васильевичу. С ним только и можно обо всем беседовать, он все разумеет и совет даст.

В дверь осторожно постучали.

– Можно! – резко молвил Иван.

Нерешительно вошел Курицын.

– Прости, государь, может, помешал тобе?

– Нет, Федор Василич, ко времени дошел, ко времени. Сам звать тобя хотел.

– Вести, государь, недобрые. Пока, может, сие токмо брехня, а может, что и на деле есть. Сказывают, будто дети боярские князя Василья Боровского замышляют из заточенья его вывести.

Лицо Ивана внезапно исказилось от ярого гнева.

– Следи, очей с них не спускай! – вскричал он. – А пымаем их – буду лютыми казнями казнить, какие еще неведомы были! И смерти предавать буду! Задрожат все от казней сих.

Суровые глаза Ивана совсем почернели и остановились, а взгляд их столь непереносен и беспощаден сделался, что молодой дьяк, взглянув в лицо государя, побледнел и словно застыл весь от страха. В первый раз Федор Васильевич видел таким Ивана и, ослабев духом, не мог слова выговорить.

Но Иван, по привычке взяв себя в руки, пересилил гнев свой.

– Деды и прадеды наши по горсточке Русь собирали, а они родную землю токмо зорить хотят, – продолжал он сурово и сел возле окна на свое любимое место. – Они мыслят, чтобы ныне все, как прежде, было. Нет, при мне того не будет. Яз не княжить, а государствовать буду.

Наступило молчание. Страшный, угнетающий взгляд Ивана потеплел и прояснился.

– Ты, Федор Василич, один из всех разумеешь меня, как надобно. Садись, яз тобе молвлю кое о чем. – Иван молчал некоторое время, потом заговорил с печалью: – Ведаешь ты, что владыка на смертном одре. У отца же моего сухотная болесть, и должны мы ко всему готовыми быти… Братья? Не ведаю, что из них еще будет. Един у меня брат любимый – Юрий. Да ведь он токмо полки водить умеет. Воевода он, а на государствование нет у него разумения нужного. Князья Ряполовские? Верные они нам слуги, но и они тоже удельные, и мысли и ухватки у них те же, что и у прочих удельных, которые из-за деревьев леса не видят. Может случиться, и они против меня пойдут.

Иван смолк и задумался. Федор Васильевич осмелел, оправился от смятения, вызванного гневной речью государя и молвил с горячностью:

– Государь, яз ради пользы твоего государствования собя не пощажу! Будем же заветы владыки Ионы хранить, о которых ты мне сказывал.

– Добре, – молвил Иван и, нахмуря брови, встал. – Ты зорко за ворогами следи, глаз имей и в Боровском княжестве.

– Денно и нощно буду следить, – ответил дьяк, понимая, что государь отпускает его, – отныне сие – главная моя гребта будет. – В дверях Федор Васильевич остановился и добавил: – Прости, государь, сразу не смог тобе обо всем поведать. Может, помысля ныне, утре прикажешь мне, как сноситься с Тверью? Как духовную покойного принять и скрепить?

– Подумай, Федор Василич, и ты… Нам с Тверью надобно содеять то же, что с Рязанью мы сотворили. Оба сии княжества должны стать под нашу руку. Тверь, бают, в Москву дверь, а мы через сию дверь к Новугороду пойдем.

Вернулся Василий Васильевич из Владимира, как и обещал, к самой Пасхе, в страстную субботу. Приехал больным немного. О том, что тридцать первого марта умер митрополит Иона, и о похоронах его он уже знал.

– Богомольца-то моего Господь призвал к собе, – молвил он печально, когда Иван вошел к нему в опочивальню.

– Такова уж воля Божья, ветх телом был владыка не по годам, болести его одолели, – сказал со вздохом Иван и, поцеловав руку отца, спросил: – Поздорову ли доехал, государь?

– Доехал по милости Божией добре, токмо малость недужится мне что-то.

Василий Васильевич лежал на постели, его знобило. Он кутался в соболье одеяло, а возле него, ближе к окну, сидел дьяк Степан Тимофеевич Бородатый.