Молебен благодарственный за победу и о здравии государей и воинов служил сам митрополит Иона и произнес потом слово похвальное юному государю, закончив его так:

– Удостоил мя Господь дожить до славы твоей, Иване, когда ты настоящим государем становишься. Вся Русь тобе земно кланяется – и не токмо большие люди, а наипаче посадские черные люди и сироты, а Святая церковь тя благословляет. Аз, многогрешный, ныне же заложу для-ради похвалы твоей церковь каменную – Похвалу Пресвятыя Богородицы, приделаю к алтарю соборныя Пречистыя, возле южных дверей.

Когда Иван, поздоровавшись с матерью, поспешно прошел в хоромы своей княгини Марьюшки, забыл он о всех делах и успехах своих. Будто сомкнулся для него весь мир в этих покоях, где Марьюшка и маленький спящий Ванюшенька теплой, сладостной лаской и негой переполнили его сердце.

– Никогда яз не вкушал такой радости, – говорил он, обнимая свою юную супругу, – не вкушал, Марьюшка, счастья подобного.

Никуда не захотел идти отсюда Иван; тут и обедал он, тут и почивал с семейством после трапезы. Все же пробудился он ото сна в надлежащий час и пошел в свой покой, куда вызвал к себе молодого подьячего Федора Васильевича Курицына. Сидя на любимом месте, возле самого окна, он с увлечением и жаром рассказывал другу своему о битве с татарами.

– Яз, – говорил он, – еще в Москве, как токмо весть о татарах пришла, вспомнил враз Оку-реку, что дугой к Москве у Коломны выгнулась, и все мне понятно стало.

– Она, Ока-то, словно водяной ров возле града, – подтвердил Курицын. – Коломну бережет и к Москве путь пресекает.

– Сие давно ведомо, – прервал его Иван, – токмо главного-то наши воеводы не разумели: Коломна-то у самой верхушки сей окской дуги. Вот оно что!

– Все воеводы наши тут всегда у всех переправ и бродов стояли и не пущали к ним ордынцев, а ежели…

– И сие все ведомо, – опять прервал Курицына юный государь, – а надобно было не токмо не пущать татар, а в дугу сию речную их загонять да обходом потом с тылу их бить. Когда же яз о сем с воеводами баил, усмехались они, но ослушаться не смели. Тогда вызвал яз брата Юрья, в ратных хитростях весьма скорометливого, и поведал ему все. Юрий же, хвалу мне воздав, придумал еще не токмо теснить татар к Коломне, а и хитростью манить их, якобы отступая с боем пред силой татарской. Когда же все сие свершилось, татар мы, яко рыбу в сеть, загнали, то и Басёнок и Стрига нас похвалили. – Иван помолчал, думая о военных делах, и добавил: – Мыслю яз так: перво-наперво надобно всю окрестность знать, где бой принимаешь; засим надобно вражьи полки с боем на те места манить, где нам выгодно, и там их доржать; самим же в обход главной силы идти, где можно, дабы потом в тыл ударить.

– Велик ты, государь, в военных деяниях! – взволнованно воскликнул Курицын. – Велик ты на воеводстве, как и в хитрости государствования! Несть государя нужней для Руси, чем ты!..

Иван протянул руку другу своему, а тот горячо облобызал ее.

– Прав ты в едином, – сказал Иван, – хитрость государствования и хитрость ратная схожи, ибо рать токмо частица государствования: либо защита, либо ускорение замыслов государственных.

– Верно, – пылко отозвался Федор Васильевич, – нам рати надобны, дабы отбиться навсегда от татар.

– А для сего перво-наперво всех ворогов у себя на Руси истребить, дабы силой всей русской на татар идти.

Они замолчали, каждый отдавшись своим думам.

Постучав в дверь, вошел молодой воевода Иван Юрьевич Патрикеев. Иван обрадовался двоюродному брату, которого еще более полюбил после боя под Коломной за храбрость и сметливость в ратных делах.

– Что поведаешь, брат мой, – по-семейному встретил его Иван, – садись подле меня. Как здрав?

– Бог милует, а ты как здрав?

– Ну и меня милует. Садись ближе, сказывай.

– Государь кличет тя на думу о Вятке. Своевольничает Вятка-то… Меня отсылает государь.

Иван радостно усмехнулся, подымаясь со скамьи.

– Государь и без очей все видит. Всегда он чует, где зло против нас, – молвил он и, обратясь к Курицыну, добавил: – И ты иди с нами думу думать.

В опочивальне у великого князя уже сидели за столом второй сын его, князь Юрий, и воевода князь Димитрий Иванович Ряполовский.

– Ты, Иване? – спросил Василий Васильевич.

– Да, государь, с князем Иваном и Федором Васильевичем.

– Добре, добре, – молвил великий князь, – садитесь, думати будем о Вятке. Своевольничает вельми. Воеводы-то наши Перхушков, князь Горбатов да князь Семен Ряполовский ни с чем прошлый год вернулись, норовили вятичам! Бают, посулы с них брали, сучьи дети…

– Государь, отпусти на сей раз князя Ивана Юрьича Патрикеева, – предложил Иван. – Видал яз его под Коломной – храбр он и скорометлив. А про Перхушкова-то и князя Горбатова, может, бают напраслину. Может, просто Бог им ума и сметливости не дал.

Василий Васильевич, нахмуря брови, долго молчал, потом сказал:

– Может, право ты мыслишь, Иване, не корысть тут, а немощь разума. Токмо все едино веры у меня в них нет.

– И у меня нет, – согласился Иван, – не надобны государям такие воеводы, из-за корысти ли их, воровства или неразумия – токмо вред и зло