Кто-то тихо вошел в покои. Иван оглянулся и весело кивнул Федору Васильевичу Курицыну, своему новому другу, хотя тот и много старше его. Жил подьячий в княжих хоромах и входил к соправителю без доклада.

– Что, государь, – улыбаясь, заговорил Курицын, – опять думы у тобя и снова в уме приметы собираешь? Их, впрочем, не чуждаются и духовные отцы. Токмо яз…

– Ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай не верю, – поддразнивая Федора Васильевича, подсказал Иван обычную его поговорку.

– Не верю, – тряхнув головой, решительно молвил Курицын.

Иван рассмеялся и добавил:

– А кто мне сказки сказывал про феникс-птицу? Илейка, тот и почудней сказки ведает. Про кита он мне баил, что землю всю на спине своей доржит, а сам в океане плавает.

Иван сел на скамью и проговорил приветливо:

– Садись, Федор Василич.

– Яз тобе, государь, неспроста о феникс-птице сказывал, – усмехаясь и садясь рядом, заговорил Курицын. – А для того сказывал, дабы ты своим острым умом уразуметь мог, что и в книгах небылиц немало бывает.

Разговор прервался – в покои быстро вошел Илейка и, обратясь к Ивану, сказал громко:

– Государь Василь Василич кличет к собе Федора Василича.

Курицын вскочил со скамьи и, двинувшись к дверям, пояснил Ивану:

– Государь повседневно указал быть в сей час у него для чтения грамот договорных с удельными и прочими, а также и всяких вестей от наместников и отцов духовных. Может, и тя он призовет.

Иван ничего не ответил – он думал о книгах, которым привык во всем верить, хотя иной раз и сомневался, но не допускал себя до крайних рассуждений. Помнил он, что «мнение – всех пороков мати», и гнева Божьего боялся. Теперь же, после смелых слов Федора, сомнения пуще и дерзновеннее одолевают и мутят ум его.

Юный государь, напряженно сдвинув брови, глубоко задумался. Илейка, что-то убирая в покоях, искоса поглядывал на своего бывшего питомца и наконец не вытерпел. Как прежде, когда еще дядькой был княжичу, положил он руку на плечо Ивана и молвил с ласковым участием:

– Пошто, Иванушка, смутен ты и душой скорбен?

Иван взглянул на Илейку и печально ответил:

– Томит меня мнение обо всем, Илейко.

Глаза Илейки ласково блеснули.

– Мнение, Иване, хошь и боль, – заговорил он, – а Божья печать. Многие же людие есть, бедные ли, богатые ли, а вроде скотины: токмо жуют да спят.

Того же года, ближе к концу июня, дней через пять, как летний Федул на дворы заглянул – пора, мол, серпы зубрить, – прискакали из Коломны никем не жданные вестники. Всполох начался великий: из Седи-Ахматовой орды идет на Москву царевич Мозовша, подходит уж к реке Оке.

Спешно разослал гонцов Василий Васильевич ко всем удельным, повелев садиться на коня и вести полки свои на помощь великому князю московскому. Собрав потом бояр и воевод своих, сказал с гневом и досадою:

– Проспали татар за Окой-то, черти лупоглазые! Где теперь успеть нам? Где воев собрать? Царевич-то ведь не с одним полком пришел. Ведь на Москву хотят поганые…

Бояре и воеводы, понимая всю опасность положения, взволновались не менее своего государя.

– Подогнали, поганые! – кричал воевода князь Иван Звенигородский. – Подогнали, почитай, к самому жнитву! И жить надо и воевать надо. А урожай-то Господь дал какой!

– А им что – сожгут хлеб-то, – мрачно сказал старший из князей Ряполовских и, перекрестясь, добавил: – Ну, да Бог не выдаст, свинья не съест. Спеши, государь, собрать полков поболе, а мы в Москве, в случае чего, в осаду сядем.

– Нет, воеводы! – вскричал Василий Васильевич. – Не об осаде нам думать, а иттить наиборзо навстречу Мозовше. Яз с князь Иваном Звенигородским все, какие есть, полки поведем, а вы тут конных и пеших собирайте, откуда токмо сможете. Есть еще у меня упование, что царевич Касим поспеет, да и Беззубцев из Коломны силу ордынску задоржит. Спешно к Коломне пойдем. Там же купно с теми двумя заградим на Оке все броды.

Юный соправитель с гордостью любовался слепым отцом, лицо которого горело воодушевлением и отвагой. Хотя великий князь волновался, все же не падал духом, а измыслил, как врага лютого отразить, не пустить его за Оку-реку. Иван вздрогнул от радости, когда отец обратился к нему и спросил:

– А ты, соправитель мой, как мыслишь о сем?

– Яз мыслю так же, как и ты, государь, – быстро ответил Иван и, обратясь к Ряполовскому, добавил: – А что до осады в Москве, то, ежели Бог не поможет, мы в осаду сесть всегда успеем.

Василий Васильевич, одобрительно кивнув на слова сына, громко приказал воеводам: