по желанию отца, ехал с ним в возке, и тут же против государей своих сидел воевода Федор Басёнок, а дядька княжича, Васюк, любимец Василия Васильевича, умостился у ног их на сене, постланном для тепла. Часть стражи из конников Федора Васильевича впереди с обозом ехала, а большая ее часть возок великого князя охраняла.

– Не погневись, государь, – сказал, усмехаясь в свою рыжую бороду, Федор Басёнок, когда уж посады московские проехали, – что по мольбе княгини твоей я целую сотню конников взял. Не верит она монахам-то.

– Да ведь оставил яз царевичей в заслон Москве, – молвил Василий Васильевич. – Никого от ворогов не пропустят они к нам, а с матерью Кутузов с нашей стражей.

– А от Шемякиных людей, может, кто будет, – быстро проговорил Басёнок, – сей токмо часец о том и помыслил, государь. Может, княгиня-то умней нас. Кто ведает, что у них на уме.

Княжич Иван вспомнил, что бабка ему говорила не раз: «Богу молись, а монахам не верь…» Теперь вот матунька воеводе о том же сказала. Он задумался и понять не мог, почему все в монастыри ездят, кормленье монахам возят, а сами монахам не верят. Думал он об этом долго и напряженно, а спросить отца или воеводу не смел. Больше он не слушал разговоров старших, занятый своими мыслями, но так и заснул, не уразумев, зачем монахи нужны, раз им верить нельзя… Проснулся он уже в селе Братошине, где решено было ночевать, чтобы на рассвете выехать дальше. Уже стемнело. От Москвы с полудня всего пятьдесят верст проехали: дорога уж очень плоха. Из-за оттепелей измаялись кони и кологривы. По всей дороге, в низинах особливо, много зажор было. Луна светила, и в синевато-серебристой мгле Иван хорошо разглядел село, вспомнил его. Узнал, и страшно ему стало. Тогда, будто давным уж давно, ночевали они с Юрием здесь, приехав из Танинского, с охоты на волков.

После ужина Васюк раздел и уложил на пристенной скамье великого князя в отведенном ему и княжичу покое. Уложил потом и княжича у другой стены, на скамейке, а сам лег возле него на полу. Подложив под себя два снопа соломы, он постелил на них азям, а сверху укрылся полушубком.

– Вишь, Иване, – шепнул он княжичу, – добре я постелю свою уладил. Будет мне как у Христа за пазухой…

Княжич ничего не ответил ему, но, помолчав немного, шепотом спросил своего дядьку:

– А помнишь, Васюк, как тогда мы ехали с татой? – Он вздрогнул всем телом и добавил: – Боязно мне!..

Васюк приподнялся немного и, ласково положив руку на плечо княжича, молвил чуть слышно, чтобы не обеспокоить великого князя:

– А что помнить-то все? Прошло худое, и нет его. Спи с богом.

Сказано это было так спокойно и умиротворяюще, что Ивану стало сразу легко и уютно. Чувствуя на плече руку Васюка, он медленно закрыл глаза и вдруг как-то весь растворился в темной теплоте и мгновенно заснул.

Через день, когда все были уже в Сергиевой обители, княжич отпросился у отца в Троицкий белокаменный собор. Игумен отец Мартемьян, седой суровый старик, послал с княжичем своего келейного служку, молодого расторопного Митрофанушку, повелев показать ризницу и вещи преподобного Сергия.

– Узришь, как просто жил сей преславный святитель, – строго сказал княжичу игумен, – а всей Руси указывал. Он и Димитрия Донского впервой ополчил на татар, на Мамая. Благословлял тут он великого князя перед Куликовой битвой, когда князь в поход к Дону шел.

Отец Мартемьян благословил княжича, дал поцеловать руку и добавил ласково:

– Иди с Богом, Митрофанушка все тобе покажет, а наипаче иконописание. Сам он сему ныне учится. Ученики у нас остались от Рублева-то Андрея.

Княжич ушел в сопровождении Васюка и Митрофанушки, оставив отца с игумном и воеводой Басёнком. У крыльца келарских хором, откуда вышел Иван, приметил он трех конников из стражи и пеших человек пять в полном вооружении. У Троицкого собора и внизу, у Пивной башни, где прятался Иван с Юрием два года назад, тоже были конные и пешие воины. Снова тревога овладела Иваном, воспоминанья охватили тоской его сердце. Схватившись за руку Васюка, он прижался к дядьке и спросил вполголоса:

– Пошто вои кругом?

Васюк ласково усмехнулся и сказал весело:

– Брось, Иване. Ждет ноне государь матерь свою.

– Бабунька приедет, – оживился княжич и, сразу успокоившись, спросил: – А когда она будет?

– А бог ведает. Ноне ждут… – Не договорил Васюк, бросился к старику монаху, крикнув на ходу: – Глянь, Иване! Пивной старец, спаситель наш… – Подбежав к монаху, Васюк радостно возопил: – Благослови, отче Мисаиле!.. – Облобызав руку пивного старца, сказал он поспешно: – Отче, княжич Иван туточка…

Иван, узнав старого монаха, подбежал к нему, обнял и поцеловал его.

Вдруг снова вспомнился ему в этот миг весь страшный тот день. Мелькнули темные подземные покои, переодеванье в монашеские рясы и отец на голых санях. Задрожал он от боли и страха, но сразу успокоился, увидев сияющую, радостную улыбку отца Мисаила.

– Ну и вельми же возрос ты, Иване! – весело восклицал старый монах. – Помню, и в те поры велик был, а ныне выше плеч моих! – Увидев Митрофанушку, он крикнул: – И ты с княжичем?!

– Отец игумен повелел, отче, – ответил Митрофанушка, – иконы и стенописания Рублева показать и ризницу. Ризы преподобного.