именно чувство досады. Обиды на судьбу в целом и на конкретные обстоятельства в частности. – А теперь иду… Живой, здоровый. И такая светлая ночь.

Салливан кивнул, хотя ночь не была особенно светлой.

– Не знаю, как ты, – Джастин не помнил, когда в последний раз говорил с такой охотой, – но я дико непоследователен. Ведь вроде бы люблю жизнь и при этом с самого детства стремлюсь туда, где ее проще всего лишиться. Мой отец был солдатом. И я даже не думал о других путях. И эта возвышенная чушь в академии… Сейчас то понимаю, что все эта романтика и блеск – просто выдумка бардов, да господ, – он украдкой взглянул на рыцаря.

– Я ничего такого не выдумывал, если что. И вообще – ты не слишком оригинален. Думаешь, юные отпрыски благородных домов не жаждут славы? Не грезят битвами и сражениями? Ха! Барды поют везде. Слушают их все. И ничего удивительного. Развевающиеся знамена, чистокровные скакуны, сверкающие латы – что может быть прекраснее, что может сильнее будоражить молодую, горячую кровь? – в тоне Салливана слышалась насмешка. Ироничная, грустная и немного брезгливая. – Но ты то давно понял, что война красива только издалека. Тебя, бывалого солдата, не обмануть внешним лоском, не ослепить сиянием полированной стали… И что теперь?

– Ты знаешь, – Джастин не перенял язвительного тона рыцаря. Говорил просто и спокойно. – Твои раздавленные костяшки куда крепче, чем были в юности. И пусть пальцы не так ловки, пусть музыкантом уже не стать, зато удар выходит действительно тяжелым, – Салливан неосознанно потер правый кулак. – Этим все сказано. Можно ненавидеть такие изменения, можно отрицать их, но так или иначе – мы оба приспособлены для одного. А тот, кто привык держать меч – редко берется за кайло.

Хлопанье крыльев черного ястреба завораживало. Граф Гастман медленно обвел взглядом распростертый перед ним Кардан, восхищение и ужас внушенные навязчивой идеей не отпускали. Долго вглядываясь в собственное знамя, щелкающее на сильном ветру, он видел нечто большее, чем элементы геральдики. В своем сознании феодал-наместник отождествлял себя с хищником, пикирующим на загнанную добычу. Но здесь, на широком балконе лишенном каких либо перилл, такие рассуждения были особенно опасны. Граф старательно напоминал себе, что его тело, к глубочайшему сожалению, куда слабее чем его дух. И не сумеет перенести этого шага. Шага в бездну.

Черный ястреб на бело-синем поле затрепетал яростнее, словно разгневанный таким малодушием. Но Гастман уже справился с наваждением, снова возвращаясь к реальности. Послание от Уолтера фон Аддерли, полученное накануне, полностью соответствовало самым смелым ожиданиям.

Небо обезглавлено… и движется к границе Леммаса вместе с наемниками. Якобы на встречу с силами львов. Якобы для отражения внешней агрессии. А ведь слабовато придумано… Но зато как реализованно! Чертовски ловко, просто чертовски… Уолтер явно куда способнее своего беспомощного сынка. Так красиво исполнил, просто спас положение. Очень деятельный человек. Очень полезный. И значит – весьма опасный. Таких нельзя долго использовать. Но нет… Пока еще рано.

Граф снял с руки мягкую перчатку из черной замши. Положив на открытую ладонь пару секунд наблюдал. Очередной порыв ветра подхватил ее, крутя и переворачивая унес прочь. Словно трепещущую, раненную птицу.

Все они нуждаются во мне. Все имеют силу, только пока я с ними. По одиночке снесет любого из ландфрида. А с падением небесных, изменой Тафта, реальной силой обладает лишь Стенсбери. Слишком жадный для того, что бы с ним воевать. Перекупить алчного извращенца выйдет дешевле. А потом… Кто знает? Может упадет с коня, подобно старому Лису. Да… Раньше умели шутить. И если бы барон Стенсбери был ровесником Лиса Фрейзера – его бы наверняка звали Львом.

Гастман не смог припомнить ни одного зверя, подходящего для высмеивания прославленной жадности и похоти барона, но не стал на этом задерживаться.

Да, Львом. Как самого храброго и благородного…

Губы графа скривились в презрительной усмешке. Он вглядывался в город, раскинувшийся перед ним. И видел целое графство. А потом… Кто знает? Может и всю страну?

Страну… Интересно, что видят сейчас эти беспомощные гордецы? Эти напыщенные дворянчики в залатанных портках и драных кафтанах… Те, что поумнее уже давно знают, что ландфрид – ширма, за которой прячется Гастман. Пусть я порой пускаю туда еще кого, поиграть, подергать за ниточки теша самолюбие. Но некоторые, наверняка, не видят очевидного. Попросту отворачиваются и закрывают глаза мозолистыми ручонками…

Феодал-наместник Кардана взглянул на свою правую ладонь. Крупная, но изящная, с длинными, чуткими пальцами, безукоризненно белая и без малейшей потертости. Лишь белая нить застарелого шрама пересекала четыре пальца памятным пунктиром, отражаясь на ладони более широким, розоватым рубцом со следами стежков. Граф хорошо помнил битву под стенами Нима. А предшествующую ей осаду – помнил еще лучше. Клинок неудачливого убийцы, метившего в грудь, лишь ранил руку. Достаточно быструю и сильную, что бы отклонить удар, а после свернуть шею горе- заговорщику.

И я вполне могу повторить. Не ответившие на мой призыв к драке – сейчас хоронятся по углам. И, кто знает, быть может не всеми двигала трусость? Может кто даже решится на отчаянный шаг, отважится противиться мне? Игрушечные лорды, управляющие своими крохотными городками, переставляющие жалкие кучки бойцов, словно возясь с оловянными солдатиками… Знают ли они, что такое осада? Когда древние стены больше не защищают от врага, а превращают в узника. Оставляя запертых внутри грызться между собой как злобные крысы, щелкая зубами в темноту и пожирая упавших. Я могу напомнить