И знаете что? Угадайте. Она вдруг принялась рыться в сумочке, выудила фотоаппарат и сфотографировала меня.

Надо признать, на фотографии я получился не в лучшем виде. Я был немного сердит.

И, возможно, чересчур скалил зубы.

И когти можно было поменьше выпускать. А то я выглядел так, будто готов вонзить их в чью-то ногу, ежели этот кто-то не подвинется и не уступит кое- кому другому место под солнцем.

Нет. Не самое удачное фото.

Но ей, похоже, понравилось. И это навело её на мысль.

— Придумала! — сказала она. — Пойду на курсы живописи. Займусь рисованием и керамикой. Но перво-наперво нарисую портрет Таффи, как на этом снимке. Будет чудесно-расчудесно. Расчудесней не бывает.

Она это сделала, представляете? Ну что за тётка! Умудрилась оживить эту груду металла, которую они паркуют перед нашим домом. И покатила на первое занятие, помахав из окна на прощанье.

И вернулась с моим портретом.

Я смотрел на это дело с тёплого места на стене, где я часто и о многом размышляю.

— Очаровательно! — проворковала дежурившая на парковке полицейская тётя, когда мамочка Элли выдирала большой холст из цепкой хватки задней дверцы машины. — Тигр в натуральном виде.

— Батюшки! — воскликнула из-за забора миссис Харрис, пока портрет несли к дому. — Мне нравится. Это что, постер к новому фильму ужасов?

— Восторг, — сказал папа Элли. — Очень точно поймано выражение лица.

Элли промолчала. Если честно, думаю, она немного испугалась картины.

Потом мать Элли стала размышлять, куда бы её пристроить. (Надо было меня спросить. Я бы ей сказал задушевно: «Может, сразу на помойку?».)

Но нет. Она оглядывала гостиную.

— А если вот сюда, на стену?

Я смотрел на неё не мигая.

— Да, — твёрдо сказала она. — Здесь будет в самый раз. И все гости смогут любоваться.

(Ага. Пугать гостей, вот для чего нужна эта картина.)

Но она так и поступила. Нашла молоток и гвоздь и водрузила свой «Портрет Таффи» над диваном.

Туда, где я легко смогу дотянуться до него со спинки.

Если как следует поскребу когтями по стене…

Упс!

Ладно, ладно. Ну так отчекрыжьте мне когти. Я пор-р-рвал его в лохмотья. Ой-ой-ой, беда какая! Уж если кто имеет право выцарапать зенки этому нарисованному коту, так это я.

И вообще, я не нарочно. Всего-то навсего протянул свою симпатичную лапочку и погладил картину — дружески. Ну, скажем, ради того, чтобы как-то с ней примириться. А один коготок возьми да и зацепись за холст. И что, вы станете вменять это мне в вину?

Застрял он там.

Никто не посмеет корить меня за попытку освободить лапу. Да, не одну, а несколько попыток. Сколько? Э-э-э… много.

Вынужден признать, что в результате картина потеряла товарный вид. Потеряла вообще всякий вид. Никакой картины практически не осталось. Зато мне стало гор-р-раздо легче на душе.

Я сидел на стене в саду и ждал. И дождался.

— Что за… Только поглядите: «Портрет Таффи» порван на кусочки!