Видать много воинов на поле бранном полегло в ушедшем дне. Боги сжалились и не стали открывать людям скорбящим опустевшее небо, будто дырками покрытое, пустое, без света любимых, тех, что нынче в объятиях ушедшей.

Кутаясь в теплую шаль я не спешила закрывать окно - отчего-то все глядела и глядела на небо. А оно не отвечало ни единым всполохом одинокой звезды.

Время уж перевалило далеко за полночь.

Не спалось мне. После пира княжеского, в честь посланником ельнийских, не спалось.

Сны о морях холодных, бездонных, драккарах могучих и ветрах северных, отступили, не тревожили. Спокойно бы уснуть - да только не могу. Грустно отчего-то, сердце тоской защемило и нет, нет мне покоя.

Медальон возьму скельдианский, погляжу на него и снова прячу. Будто теплом серебро греет, так и зовет снова игрушку колдовскую примерить.

Погляжу и прячу обратно - не хочу Ладимира тревожить.

Он смурной стал, все чаще задерживается у Ростиха - своего наставника.

А сегодня...

Птица ночная из-под самой крыши вспорхнула, мягким крылом рассекая воздух ночной прозрачный. Ох...за сердце я невольно схватилась.

А сегодня и вовсе не пришел мой любимый. Уж колокол на городской башне второй час пробил, а нету его.

- Вёльма....

Я обернулась.

Дверь почти не скрипела, а может я того не слышала.

- Чего не спишь, шальная? - спросил Осьмуша, почесывая затылок и широко зевая.

- А ты чего? Никак волчьи сны мешают?

Он махнул рукой.

- Прошли уж волчьи сны. Две луны как не трогают.

- А босиком чего стоишь? Пол ведь студеный! - я пыталась найти еще повод прогнать его.

- Пустое...Ко мне ведь болезни не липнут, - опять отмахнулся перевертыш. - Так чего не спишь?

Я поглядела на небо.

Снова.

- Как думаешь, звезд и людей поровну?

Осьмуша бесшумно подошел - я только тепло его и ощутила. Руку мне на плечо положил.

- Об этом тоскуешь? Умер кто?

Я головой помотала.

- Я твою тоску во сне учуял, - продолжил Осьмуша. - Она по-особому пахнет, уж научился различать.

Пожав плечами, я взглянула на перевертыша. Глаза того в ночи уж человеческими впредь не будут - все волчий огонь забрал.

- Тяжко мне отчего-то, - проговорила. - Будто камень на плечах лежит, сбросить не могу. Предчувствую что-то, а что...знать бы.

- Не печалься. Пойди к Лесьяру, может, он ответит.

Я тихо улыбнулась.

Осьмуша на небо поглядел.

- Зоран говорил, детям ушедшей звезды черные положены.

- Почем ему знать, - резко ответила я. - Самому-то небось уже и место в ее холодном подземелье готово.

Осьмуша отпрянул.

- Зря ты так, Вёльма. Она мать наша, хоть и не признаем. Она нам силу дала.

- А разве ж мы просили? Не будь силы, все по-иному б могло быть...

- Боги мудрее, не спорь с ними.

Откуда только столько ума у него взялось? Еще недавно ведь боялся слово сказать, а теперь - гляди-ка, разговорился!

Прав он, коль рассудить. Чем я без силы буду? Так, тенью одной, простой девкой, забредшей от дома. Да и он...

- Тоскливо мне, Осьмуша, оттого и говорю. Да ты спать иди, я уж сама.

- Не могу. Тоска твоя не дает. Привкус ее горький на языке.

- Странное дело, - пожала плечами я. - Отчего ты чуешь ее так?

- Зоран сказывал, сестра ты моя хоть и не по крови. Сама ушедшая завещала нам друг друга слышать лучше людей.

Я усмехнулась.

- Иди спать, Осьмуша. Днем поговорим. А тоска...я ее заговором и одолень-травой отгоню.