– Боже, я уже их сделал, Дик. Ребенок пропал.
– Тебе это неизвестно. Считай его отсутствие неким отпуском для размышлений.
– Размышлений? Гудмен не размышляет, он просто
– Если он появится к дате, на которую перенесено слушание дела, через две недели, – сказал адвокат, – то все будет хорошо.
Вулфы понимали, что Гудмен едва ли появится – зачем ему уходить из дома лишь для того, чтобы в назначенный день явиться в суд? Они уповали на то, что он болтается в городе у какого-нибудь неизвестного приятеля, тоже покуривающего, и что он тем временем переживет ломку у этого друга и в итоге придет домой или хотя бы просто явится в суд в мятой нестиранной одежде.
В день продолжения судебного заседания в девять часов утра Бетси и Гил Вулф тихонько сидели в обшитом панелями зале на четвертом этаже здания одного из судов в центре города и ждали вместе со своим адвокатом. Помощник окружного прокурора периодически кашлял, и судья предложил ему леденец.
– Леденцы «Друг рыбака» творят чудеса, – сказал судья, доставая из ящика гремящую жестяную коробочку и передавая ее приставу, который вручил ее помощнику окружного прокурора. Проходили минуты, Гудмен не появлялся. Было издано распоряжение суда, и детективы Манфредо и Спивак отвели Вулфов в сторонку и объяснили, что как только они получат какие-то известия от Гудмена, им необходимо сообщить об этом, а также попробовать убедить Гудмена явиться в суд.
Узнав, что Гудмен Вулф пропустил назначенное после перерыва заседание суда, городские таблоиды прислали фотографов, которые слонялись возле «Лабиринта» и осторожно подходили к Эш, которая спешила на автобус, идущий через весь город к школе. Материал «Шокирующий побег школьника- преступника», впрочем, не вызвал большого резонанса, поскольку в последние дни апреля двое мужчин ограбили и застрелили пятидесятилетнюю женщину в Центральном парке, неподалеку от Лодочного бассейна. Теперь Гудмен упоминался в The Washington Post и Daily News исключительно в контексте опасностей, которые таит в себе Центральный парк, особенно для женщин. Совершенно отдельный сюжет был связан с тем, что в парке возле 92-й улицы с дерева упала ветка, и в результате погибла девочка-подросток, но все эти публикации вызывали тревогу. Целый город, а не только парк, стал казаться еще более враждебным. Постоянно совершались групповые нападения. Уличные автомойщики стояли на выездах из тоннелей со своими инструментами и ведрами темной воды, навязчиво подступая к автомобилям. Школьник-преступник Гудмен Вулф стал всего лишь частичкой большого бурного сюжета, меркнущей по сравнению с грядущими событиями.
Десять лет спустя еще один школьник нападет на девушку в Центральном парке, но этот парень еще и убьет свою жертву. А через тринадцать лет молодую сотрудницу инвестиционного банка, вышедшую вечером на пробежку в парке, изнасилуют и изобьют до коматозного состояния. Считалось, что на нее напала банда малолетних «дикарей», как называли их люди, но еще гораздо позже обвинительные приговоры были отменены, когда в совершении этого преступления признался другой человек. Да кто вообще знал, что произошло на самом деле? Парк был темным, красивым, а теперь и страшным зеленым массивом, соблазняющим и разделяющим город.
Несколько десятилетий назад Мэнни и Эди Вундерлих путешествовали по Нью-Йорку на поездах наземной железной дороги. Они посещали собрания социалистов и авангардные оперы, а в итоге зачастили в фолк-клубы, и попасть на каждое мероприятие там вроде бы можно было «за пятачок» – по крайней мере так они рассказывали. На одной стороне Манхэттена сияла река Гудзон, о берега другой билась Ист-Ривер. Пространство между двумя реками принадлежало молодой богеме. Теперь дело обстояло иначе, поэтому здесь стало гораздо хуже. Но Гудмен не проходил по разряду худших, он был лишь бегло упомянут в перечне симптомов упадка великого города, а скоро и совсем исчез.
Но сейчас он еще горел – яркий, свежий очаг боли, которая не стихала. Эш постоянно названивала Жюль и говорила, плача и куря, или же вовсе не произнося ни слова. Ей так не хватает Гудмена, рассказывала она. Она знала, что он раздолбай, но до сих пор все его пролеты были поправимы. Такая роль ему досталась с самого раннего детства, и в то время это было почти забавно, потому что он вдобавок был очарователен, дурашлив и всегда вносил оживление в жизнь семьи. Он частенько надевал на их пса Нуджа тренировочный лифчик Эш. Будил Эш среди ночи и тащил на запретную крышу «Лабиринта», где они сидели и вместе поедали маленькие пастилки из пакета, глядя сверху на застывший, делающий выдох город. А теперь родительская печаль об утрате была невыносима, как и ее собственная.
Однажды утром в майские выходные Эш села в поезд и отправилась по Железной Дороге Лонг-Айленда в Хеквилл, чтобы провести уик-энд у Хэндлеров. Было время, когда Жюль уговорила бы ее не приезжать, но на сей раз она не стала этого делать. Никто из ее друзей не видел ни ее домика, ни ее скучного, убогого пригорода, а она и не хотела, чтобы они все это видели. Раньше и Эш, и Итан упоминали, что было бы интересно выбраться к ней, но Жюль пресекала эти попытки, изрекая нечто бессмысленное вроде «всему свое время, милые мои». Но теперь Эш надо было вырваться от родителей и из города. Перед ее приездом Жюль обошла дом, разглядывая все, пытаясь сообразить, как по-умному придать этому месту более пристойный вид. Она кралась по комнатам, оценивающе прищуриваясь, хватая безобразную пепельницу и тихонько пряча ее в ящик стола, убирая подушку, которую тетушка Джоан расшила нитками из набора с трафаретом «ДОМ – ВОТ МЕСТО, ГДЕ ПРИМУТ ТЕБЯ, ЕСЛИ ТОЛЬКО ТЕБЕ ТУДА НАДО – РОБЕРТ ФРОСТ». Жюль был невыносим образ тетушки Джоан, которая за всю свою
