Ветряным шумом запел в руках бубен.

Ночь в лесу настала быстрее, чем погасло солнце и потемнело небо.

Ешка уже не смогла ждать. Подняла вверх бубен, который точно захлебнулся радостью, закружилась от легкости в теле.

Раненый очнулся, зашевелился от холода – земля быстро выстывала, – приподнял голову и уставился на Ешку. И увидел не малую, над которой жестоко надругался; не ведунью, страшно ему отомстившую, подчинив его разум и тело. Не оголодавшую нежить. А ту, чье имя в темноте произносить нельзя.

Мара… Сама смерть, что пляшет на костях и смеется там, где человеку горе.

Проморгался, и вновь перед ним малая.

Спросила, глядя на него сверху вниз:

– Как зовут-кличут?

– Ушкан я. Пришлые мы с отцом. У дядьки в Быховце остановились. Отец извозом занялся… – заторопился, глотая слова, недобиток. Может, эта девка не выпьет кровь и не бросит на поживу тем, кто шуршит, где потемнее.

Неподалеку колыхнулась трава, приподнялся слой многолетнего опадня. Из-под него сверкнул голодом лихой глаз. Ешка шикнула: «Кыш!» Опадень осел, стал просто слежавшейся листвой.

– Возьми под защиту… – прошептал Ушкан и ткнулся лбом в землю от стыда и вины. Уж очень помирать не хотелось.

– Что ж у своего крестового защиты не просишь? – вымолвила малая.

Ушкан рванул шнурок с шеи, отбросил фигурку Бога-на-Кресте.

А девка расхохоталась так, что все кругом зазвенело.

Ушкан глянул на грудь и затрясся: кожа запеклась до черноты. Этот крест уже не снять…

– Не тронет тебя никто. Ступай себе. Возвращаю отнятое не по своей воле – твою жизнь. Но так тому и быть, – сказала девка и пошла туда, откуда он появился.

– Кто ты?.. – спросил Ушкан тихо, еле шевеля губами.

Девка обернулась – услышала, будто рядом стояла.

– Ешкой раньше звали. А теперь, кажись, полуночница, – ответила она и двинулась дальше.

– Прости меня, Ешка! – взвыл Ушкан. – Прости, отслужу тебе!

Поднялся и, цепляясь в темноте остатками штанов за кусты и высокие травы, заторопился следом. Да где ж догнать эту Ешку! Точно летит над землей.

Но почему-то ночной путь – в полдня дороги – показался короче. Очень скоро ветер принес лай злобных кипчакских псов. Еще чуть пройти – и за подлеском начнутся поля.

Ушкан еще больше заторопился. Он перестал обращать внимание на шорохи, которые преследовали его, на яркое, но зыбкое мерцание чьих-то глаз то тут, то там. Сказала же Ешка: не тронут. Значит, ему нечего бояться. Он в драку бы полез, если б кто-то два дня назад поддел его: ты, Ушкан, малую девку, да еще тобой же порченную, слушаться будешь, как отца, побежишь за ней без огляда. А теперь…

Не поостерегся Ушкан. Да не зверя, не нежить, а человека. Оплошал, и петля-удавка захлестнула его шею.

Ешка была счастлива. Лунный свет омыл ее покалеченное тело, загладил царапины, выбелил синяки, заставил кожу сиять жемчужным светом. Ноги словно скользили над кочками, а глаза пронзали темень и видели все лучше, чем днем.

В подлеске ноздри уловили едкий запах гари, беды и чьего-то страха. Ешка остановилась. Кто-то схоронился здесь.

Послышалось хныканье:

– Велько… братко… – дрожа от страха, прошептал какой-то малец.

– Тихо ты… кипчаки рядом, – через некоторое время отозвался, видимо, брат мальца. – У них псы… учуют и порвут.

– Велько… – не унялся малец.

Ешка усмехнулась. Стоит показаться ребятам. Чтоб сидели тихо, как неживые. Или… Нет, младенческая кровушка не для нее.

Ешка в один миг оказалась рядом с раскидистой ивой. Как же громко бьется в страхе человеческое сердце! Прямо на весь лес. Зато движения полуночницы беззвучны для людей.

Раздвинула ветки рукой и глянула на скорчившиеся фигурки.

– А-а! – придушенно выдохнул старший, увидев Ешку.

Малый же просто сомлел от взгляда нежити.

То-то… Прячетесь – так станьте опавшей листвой, стволом дерева, травой. А то разболтались… Ешка двинулась дальше. Ее провожал дробный перестук испуганных сердчишек.

Жалко ей ребят? Да ничуть… В лесу одна заповедь – выживи. А не можешь – умри. Да и смерти здесь нет. Просто одна жизнь перейдет в другую.