И еле оттащил заходившуюся в истерике сестру.

Ирен тогда ожидала, что ее накажут. Может, даже розгами, как Богдана в детстве. Но вместо этого отец просто раньше времени велел ей возвращаться в школу. И все.

Ну а мама почему-то после того случая словно возненавидела дочь. Порой Ирен ловила на себе ее откровенно злобные взгляды. Хотя не понимала, где успела провиниться.

Нет, так дальше жить было невозможно! А угроза отца самому назначить день свадьбы стала последней каплей. Силой заставить ее выйти замуж? Ни за что! Ирен уже года два подозревала, что их с Ханом помолвка — большая ошибка. Молчала лишь потому, что понимала: ее попытки поговорить на эту тему с отцом обречены на провал с самого начала.

Уже у самой палаты Ирен вдруг почувствовала, как сильно горят у нее щеки. Открыла сумочку и быстро глянула в крошечное круглое зеркальце. Оно с готовностью отразило светловолосую девушку с огромными и почему-то испуганными глазами. Щеки и правда слегка покраснели. А вот губы по цвету почти сравнялись с остальным цветом кожи, довольно бледной.

— Я волнуюсь? — шепотом спросила сама у себя Ирен. — Да, я волнуюсь.

Дверь в палату была белой, с матовым стеклом и изогнутой ручкой. Понимая, что у нее банально подрагивают колени, Ирен потянула ручку на себя. С таким видом, словно собиралась шагнуть в неизвестность.

Почему у нее так бешено колотилось сердце, а губы открывались сами собой, хватая ставший слишком густым воздух? Почему внутри все сжималось до сладкой боли и одновременно кружилась бешеная радость?

Палата даже в этот хмурый осенний день выглядела солнечной и яркой. Из-за светлых стен и пары небольших картин, написанных зелеными и желтыми мазками. Но главное — из-за улыбки, которой Берт наградил замершую на пороге Ирен.

— Привет!

Он полулежал на кровати и держал в руках планшет. Вокруг уже не попискивали приборы, от которых мороз пробегал по коже.

— Привет, — пробормотала гостья, понимая, что не знает, как теперь вести себя. И почему мысли из головы торопливо куда-то разбежались. Как тараканы.

— Заходи, — продолжил Берт, — ты одна? Мне показалось, что Хан тебя весьма ретиво опекает.

— Есть такое, — согласилась Ирен, делая шаг в палату. — Они с Богданом — это мой брат — те еще опекатели… опекуны. В общем, гоняют моих кавалеров почем зря.

— Не сомневаюсь — у них из-за этого постоянные проблемы. Садись. Я все еще в шоке от такой вот нашей встречи. Жаль, не сумел тогда произвести на тебя нормальное впечатление. А вместо этого уехал с медиками…

— Ты произвел его десять лет назад, — улыбнулась Ирен, присаживаясь в кресло, рядом с кроватью. Палата напоминала гостиничный номер. Разве что в воздухе все же угадывался специфический больничный запах.

— Правда?

Взгляд полицейского был таким же, как и в первый день их знакомства. Точнее — вечер. Ирен вдруг поняла, что лицо Берта она помнила плохо, а вот взгляд — запомнила. Спокойный, уверенный и с едва угадывающимися смешинками в карих глазах. Хан всегда смотрел чуть иронично. А вот во взгляд Берта лично ей хотелось закутаться, как в плед морозной ночью.

Жаль, что нельзя тут оставаться надолго. Охрана уже наверняка ее хватилась. Или хватится. Лучше вернуться раньше и не привлекать внимания к Берту. Ирен попятилась назад, в коридор, чем вызвала у пациента удивление.

— Ты куда?

— Мне пора…

— Уже? — удивился Берт. — Ты пришла три минуты назад!

— Завтра я постараюсь вырваться на подольше, — пообещала Ирен, еще не зная, как ухитрится это сделать.

— На пять минут?

— На семь!

У нее почему-то защипало в носу от обиды, что нельзя вот здесь остаться. Неловко запнувшись каблуком за ровный пол, Ирен чуть не упала, ощутила себя неуклюжим бегемотом и неловко вывалилась в коридор.

«Ты вела себя как идиотка. Что вот он мог подумать?»

— Ирен, — негромкий голос Берта подействовал на нее как удар молнии. Прошил с головы до пяток и заставил рвануть обратно в палату.

— Что? — получилось чуть испуганно.

— Я могу тебе позвонить? Дашь свой номер телефона?

Ну да, конечно. Могла ведь и сама предложить! Ирен вдруг поняла, что чертово воспитание все же сделало ее несколько инфантильной и не привыкшей к общению с мужчинами. Правильно, ей разговаривать разрешали лишь с узким кругом. А с посторонними — ни-ни.