Сестра Моника Джоан умолкла. Я рискнула спросить:
– А что такое мёртвая челюсть?
– Ну вот. Что я говорю? У нынешних девушек нет ни малейшего понятия, как приходилось работать раньше. Спички делали из чистого фосфора. Женщины вдыхали пары, и они проникали в слизистые носа и рта. Фосфор попадал в кости челюсти, и кость буквально осыпа?лась. Рты этих женщин светились в темноте синим. Им уже ничем нельзя было помочь, и они медленно погибали. Не смей меня больше спрашивать, что такое мёртвая челюсть, невежественная девчонка. От этого и умерла Квини – она пыталась спасти детей, пыталась избежать выселения.
Она взглянула на меня и стиснула зубы.
– Против этого мы и боролись. Мы сражались за таких, как Квини, молодых, любящих, трудолюбивых, которые погибали по вине системы.
Я сидела с ней, когда она отходила в мир иной. Это было ужасно. Челюсть у неё вся рассыпалась, и она неделями страдала от ужасной боли. Мы ничего не могли сделать. Её дети попали в работный дом. Им больше некуда было идти.
Дождь тихо стучал по стёклам. Сестра Моника Джоан не шевелилась. Я видела, как медленно бьётся жилка на длинной шее, как течёт к мозгу живительная кровь.
– Задёрни занавески, прошу, дорогая.
Я повиновалась, надеясь, что сестра продолжит, но она лишь пробормотала:
– Всё это было как будто вчера.
И более ни слова.
Следует ценить воспоминания таких людей, как сестра Моника Джоан. Я сидела на краю её постели, поджав ноги, и пыталась прочесть по её лицу, о чём она думает. Мне не хотелось, чтобы она забыла историю Квини, и я спросила о судьбе детей в работном доме, но она лишь рассердилась.
– Вопросы, вечно одни вопросы! Ты меня утомила, дитя моё. Человеку моего возраста положен отдых! – Она раздражённо вздохнула. В этот момент прозвенел колокол, сигнализирующий о начале вечерней службы. – Теперь из-за тебя я с опозданием выполню свой религиозный долг!
Она вышла, не глядя на меня, и отправилась в часовню.
Тем вечером я пошла на службу. Персонал Ноннатус-Хауса не обязывали посещать службы, но при желании такая возможность у нас имелась. Мне больше всего нравились слова вечерней службы, последней молитвы дня, и меня очень тронула история Квини, поэтому я отправилась следом за сестрой Моникой Джоан. Она возмутительно себя вела! Вошла, ни на кого не глядя, и села не на своё обычное место, а на стул для посетителей, спиной к сёстрам и алтарю. Сестра Джулианна тихо приблизилась к ней и попыталась мягко отвести к группе у алтаря, но сестра Моника грубо оттолкнула её и даже отодвинула стул подальше и уселась лицом к стене. Служба продолжилась.
Сестра Джулианна явно расстроилась. Её ласковый, сочувственный взгляд показывал, что она понимает – здесь что-то не так. Возможно, перед нами первые признаки слабоумия или душевной болезни, заставляющей людей отвергать и обижать близких. Сёстры тихо покинули часовню. Начался вечерний обет молчания. После этого вечера сестра Моника Джоан всегда садилась спиной к остальным.
На следующий день после обеда я отправилась к сестре Монике Джоан, надеясь, что от меня она не отвернётся. Её дружба настолько обогатила мою жизнь, что я понимала: прервись эти отношения, и я много потеряю.
Она сидела за столом и деловито писала что-то в тетрадь.
– Входи, дорогая, входи! Тебе будет интересно – гексагон соединяется с параллелью, – она опять рисовала какую-то диаграмму, – а лучи встречаются тут… О нет!
У неё сломался карандаш.
– Дорогая, принеси мне, пожалуйста, точилку. Второй ящик в тумбочке у кровати.
Она принялась водить по линиям рисунка пальцем.
Я подошла к тумбочке, радуясь, что сестра Моника Джоан не злится на меня. Что же заставило меня открыть третий ящик? Это было бессознательное действие, но увиденное буквально парализовало меня, и несколько секунд мне было трудно дышать. В ящике лежало несколько золотых браслетов, пара колец (одно с камнем, напоминающим сапфир), бриллиантовые часики, жемчужное ожерелье, рубиновый медальон на золотой цепочке, золотой портсигар, пара золотых мундштуков с инкрустациями и несколько золотых или платиновых медальонов. Ящик был узкий и мелкий, но его содержимое наверняка стоило целое состояние.
Внезапная тишина обычно привлекает внимание. Сестра Моника Джоан повернулась и увидела, как я застыла. Поначалу она ничего не сказала, и тишина стало прямо-таки зловещей. Наконец она прошипела:
– Ах ты негодяйка, да как ты посмела рыться в моих вещах? Немедленно выйди из комнаты. Слышишь? Прочь!
Меня всё это так потрясло, что мне пришлось сесть. Наши взгляды встретились: я была очень расстроена, её же глаза блестели от ярости. Но постепенно этот огонь угас, и на её старом, таком старом лице появилось усталое, почти жалкое выражение.
– Моя сокровища, – прохныкала она. – Не забирай их. Никому не говори. Они же всё заберут. И меня заберут, как забрали тётю Анну. Все мои сокровища. Никто ничего не знает. Почему же мне нельзя? Не говори никому, дитя моё.
