потребовала замолчать, после чего села неподвижно, уставившись в тарелку; виски её пульсировали, а костяшки пальцев побелели.

– Мы все должны молиться за сестру Монику Джоан, – сказала сестра Джулианна. – Будем просить помощи Господа. Кроме того, я найму хорошего адвоката.

Я спросила, можно ли мне навестить сестру Монику Джоан в её комнате, и мне тут же разрешили.

Пока я поднималась по лестнице, мысли мои лихорадочно метались. Как меня примет леди, к которой приходили полицейские? Мало того, что её обыскивали в поисках украденного, так ещё и сообщили ей, что её ждёт суд.

Комната сестры Моники Джоан не была обычной скромной монашеской кельей. Это была элегантная спальня, полностью приспособленная для удобства пожилой дамы. Остальные монахини жили по-другому, но сестра Моника Джоан всегда умела стоять на своём. Переболев пневмонией, она стала больше времени проводить у себя, и я с радостью её навещала. Но в этот раз на душе у меня было неспокойно.

Я постучала. Ответ был резким:

– Входите. Не стойте на пороге. Входите.

Я зашла и увидела, что она сидит за столом, заваленным блокнотами и карандашами. Она торопливо что-то писала и бормотала себе под нос.

– Ах, это ты, дорогая. Присаживайся, прошу. Ты знала, что вечный астральный атом эквивалентен вечному эфирному атому, и оба они действуют в параллельной вселенной?

К счастью, она явно не понимала, что происходит. Терзайся она угрызениями совести, говорить было бы гораздо сложнее.

– Нет, сестра, – ответила я с улыбкой. – Я ничего не знаю ни о параллельной вселенной, ни о вечном атоме. Расскажите, пожалуйста.

Она начала чертить план:

– Гляди же, дитя моё, вот точка внутри круга, а это – семь параллелей, благодаря которым стабильны атомы, сама суть параллельной вселенной, где люди, ангелы, чудовища и прочие… Наверное.

Голос её утих, и она продолжила торопливо рисовать – мысли явно опережали карандаш.

– Эврика! – воскликнула она вдруг восторженно. – Всё прояснилось. Парралелей одиннадцать. Не семь. О, это совершенное число. Одиннадцать есть великолепие. Всё скрыто в этом числе.

Голос её понизился до шёпота, и она возвела взгляд к потолку, сияя от восторга. Всё же было в ней что-то необычайно притягательное – меня очаровывали мельчайшие её жесты, движение пальцев, поднятые брови. Кожа у неё была такая тонкая и светлая, что, казалось, с трудом прикрывала хрупкие кости и голубые вены на руках. Она сидела совершенно неподвижно, зажав в пальцах карандаш (она умела сгибать первые фаланги пальцев вне зависимости от остальных).

– Одиннадцать параллелей, одиннадцать звёзд, – бормотала она с закрытыми глазами, – одиннадцать корон…

Я была очарована. Многие терпеть не могли сестру Монику – её считали высокомерной, нетерпимой и полагали, что уж больно много она умничает. Надо признать, что доля истины в этом была. Некоторые находили её жеманной кривлякой, но с этим я согласиться уже не могла. Мне кажется, она всегда держалась совершенно искренне.

Все сходились во мнении, что от сестры Моники Джоан можно ожидать чего угодно, но воровство!

Я была уверена, что она не помнит ничего из произошедшего и её нельзя привлекать к ответственности. Меж тем она продолжала бормотать:

– Одиннадцать звёзд, одиннадцать сфер… одиннадцать чайных ложек…

И тут она открыла глаза и заговорила громко и ясно:

– Приходили утром два полицейских. Два неотёсанных увальня в сапогах и с блокнотами рылись у меня в комоде, будто я какая-то воровка. И сестра Джулианна всё забрала. Все мои вещички. Все ленточки, чайные ложечки. Я их коллекционировала и уже накопила целых одиннадцать штук! И они все были мне нужны, все до единой!

Теперь она явно расстроилась – сестра замерла от ужаса и забормотала:

– Что же теперь со мной будет? Что они со мной сделают? Почему так ведут себя пожилые люди? Это искус? Болезнь? Не понимаю… Я сама себя не понимаю…

Карандаш выпал из её дрожащих пальцев. Оказывается, она прекрасно всё помнила.

Ноннаус-Хаус напряжённо ожидал, когда против сестры Моники Джоан выдвинут обвинение в воровстве. Даже мы, младшие, готовые смеяться и шутить над чем угодно, держались тихо. Мы чувствовали, что нехорошо веселиться, когда всем вокруг тяжело. Сестра Моника Джоан почти всё время проводила у себя. На улице она вообще не бывала, редко спускалась в столовую и, по сути, выходила из комнаты только на молитвы. Иногда я видела её в часовне, но с сёстрами она почти не говорила. Они держались с ней дружелюбно, но она отвечала на их улыбки и добрые взгляды гордым кивком и молча преклоняла колени на скамье. Все мы непростые люди, но молитва и грубость всё же плохо совместимы.

Единственными, с кем она регулярно разговаривала, были миссис Би и я. Милая миссис Би любила сестру Монику Джоан безусловно и беззаветно и по- прежнему не верила в случившееся. Целыми днями она сновала по лестнице, исполняя каждое желание сестры Моники. Та безо всяких на то оснований