У Датчанина духу не хватило отказаться. И через некоторое время они уже понимали друг друга с полуслова.

– Знаешь, не то обидно, что умирать придется, – бормотал Каскадер, потирая лоб. – А что придется уступать место вот таким… родственникам червей и прочим человекообразным. Нет, ты скажи, может, я чего не понимаю? Как там, в метро – хорошо жить?

– Как тебе сказать? – задумался Датчанин. – Жить можно, пока ты еще не стар, пока силы есть. А дальше – как получится… Естественный отбор.

– Но какой же это на хрен отбор, если люди вымрут, а вместо них будут вот эти… дикие. Они ж ничем не отличаются от зверей. Они ж все забудут. Зачем тогда все было? Вся эта эволюция?

– Кто знает, может, это уже не первый раз все, – сказал Истомин. – Не первая цивилизация, которая гибнет. Не первый раз, когда мир начинается с нуля. Даже не совсем с нуля – все-таки еще живы те, кто помнит прошлое.

– Да ты пойми – теперь, когда все накрылось, лишние знания людям, наоборот, во вред. Жить будут самые хитрые и ловкие, а умение читать и писать быстро станет необязательной роскошью. Главным преимуществом будет умение охотиться, добывать пищу.

Датчанин понимал Каскадера. Впервые за долгое время выпал случай поговорить вот так, по душам, почти со сверстником, с человеком, помнившим прежнюю жизнь и небезразличным к тому, что происходит.

– Я, конечно, сам не лучшим образом учился, но теперь рядом с молодыми чувствую себя прям профессором, – горестно продолжал тот. – Я ведь, вообще-то, мальчик из хорошей семьи, в каскадеры в пику предкам пошел – они все мне твердили, что нужно высшее получить, а мне занудством это казалось. Теперь вот понимаю их, хотя сейчас как раз именно профессиональные навыки мне ой как пригождаются. Да уже не исправить ничего. Ну, книги читаю, если где найду, но кому это интересно, кроме меня самого? Знаешь, в чем весь ужас-то? Нас все меньше становится. Те, кто помнит жизнь до Катастрофы, вымирают. Еще лет тридцать – и никого из нас, прежних, пожалуй, не останется.

– Через тридцать лет, может, уже вообще нигде никого не останется. Население метро сокращается быстро, дети рождаются слабые, выживают не все. Многие – с отклонениями.

– Вот и я о том же, – буркнул Каскадер. – Скоро останутся лишь те, кто с детства видел только подземку. Вместо знаний у них – старые легенды и суеверия. А на нас они смотрят так, будто это мы во всем виноваты. Хотя вот скажи – что мы могли сделать?

Датчанин вспомнил одного буддиста в метро, который все происшедшее объяснял наработанной плохой кармой. По его мнению, оставшиеся в живых – избранные – должны были отработать эту карму, исправить ее, искупить грехи, чтобы мир вновь стал прежним. Судя по тому, как лихо «избранные» ее искупали, стать прежним миру не суждено было никогда. Датчанин подумал о Нике и вздохнул. «Интересно, а она что искупает – грехи отца?» Истомина вдруг покоробили рассуждения Каскадера. Он вспомнил, с каким любопытством слушала Ника его рассказы. Вспомнил, как при каждой возможности хваталась за огрызок карандаша, стараясь зарисовать что-нибудь интересное, эта ее странная сестренка, Муся, совсем не похожая на нее. «Они-то уж точно не виноваты, что им выпала такая жизнь. Приспосабливаются к ней как умеют».

– Нет, Гамлет, ты как хочешь, а я пока умирать не собираюсь. Поживем еще, – заявил Каскадер. – Давай – за наше здоровье. А завтра я тебе покажу здешние края. В смысле, завтра ночью. А сейчас давай баиньки.

Они устроились на кучах ветоши – Датчанин искренне надеялся, что там нет блох, – и задремали. А рядышком свернулась Линда. Саша сказал, что в случае опасности она разбудит, так что бояться было нечего.

Истомин думал, что, проснувшись, Каскадер откажется от своего намерения, но тот разбудил гостя довольно решительно и был готов двигаться в путь, хоть и прихрамывал слегка до сих пор.

– Облачайся в химзу – и пошли, тут лаз один на поверхность есть, – сообщил он. – Покажу тебе, как теперь Кутузовский выглядит при свете луны.

– А как же твоя нога?

– Да нормально уже все. Ты подстрахуешь, если чего.

Лаз оказался трубой с вбитыми по стенкам ржавыми скобами. Датчанин каждую секунду боялся, что какая-нибудь из них обломится, и он сверзится обратно, но, к счастью, обошлось. Взбиравшийся первым Каскадер откинул крышку люка, высунулся осторожно наружу и, видимо, не углядев поблизости никакой опасности, выбрался. Затем тихонько стукнул по трубе – дал знак вылезать Датчанину.

Тот выбрался из люка, и тут же темная ночь обрушилась на него всеми своими звуками. Сначала ничего разобрать во мраке было невозможно, но когда глаза привыкли, сталкер увидел блеск воды. Шумел ветер в ветвях деревьев, росших на склоне холма, у подножия которого они стояли. Прямо перед ними была река, мост, где скопилось множество ржавых автомобилей. Кутузовский проспект уходил вдаль – мертвый, безмолвный. Впрочем, не такой уж безмолвный и необитаемый – какие-то тени передвигались вдали огромными прыжками, один раз загремело железо, точно кто-то пытался раскурочить автомобиль – вскрыть, как консервную банку.

Оглянувшись назад, Датчанин опознал бульварчик, который тянулся от моста через реку вверх, к Садовому. Река в этом месте делала петлю. Напротив, на том берегу, возвышалась гостиница «Украина». Черные провалы окон выглядели зловеще. Еще дальше, по правую руку, можно было различить башни Делового центра. Их окутывал туман, и все это очень напоминало какой-то Мордор. Не хватало только отважного хоббита, который мотался бы по руинам со своим кольцом, прикидывая, как получше от него отделаться. Датчанин вспомнил рассказ Ники о колдуне и тихонько засмеялся.

В реке кипела какая-то своя, таинственная жизнь. Доносились всплески, точно гигантские русалки, расшалившись, били по воде хвостами. В одном