отношение через их общего приятеля. Надо же такому случиться, герой и музыкант — оба геи. Между ними никогда ничего не было, хотя когда-то давно герой по уши втрескался в певца и теперь сидит, зачарованный изяществом его музыки и неписаной красотой. Музыкант весьма тщедушен, ему далеко за двадцать, но лицом он прямо мальчик из церковного хора. Герой в смятении. Ему кажется, будто вся его жизнь шла к этому дню. Такое впечатление, что молодой музыкант повествует о трудном детстве героя и перечисляет все горести его жизни, не пропуская ни одной. Потом в баре они сидят за пивом, и герой впитывает каждое слово певца. Пусть мы едва знакомы, хочет сказать он, но между нами существует взаимопонимание. Он сгорает от желания прикоснуться к музыканту. Он уверен, что самой судьбой предназначен этому юноше в нежно-голубых брюках, из-под которых выглядывают лодыжки и с которыми не очень-то сочетаются кроссовки, этому певцу с миниатюрной гитарой, но чувства его захлестывают, и он боится, что если заговорит о них, то покажется банальным или напыщенным, чем отпугнет музыканта. Герой обречен на неудачу; он молчит, опасаясь сказать не то. Тут к их столику подходит пара — мужчина с девушкой. Они тоже были на концерте, слушали молодого музыканта и теперь хотят угостить его выпивкой. Было двое, стало четверо, но вновь пришедшие совершенно не интересуются героем. Наконец музыкант говорит, что ему пора в отель — мол, завтра опять концерт, надо поберечь горло. Герой хочет его проводить, надеясь, что по дороге отыщет слова, которые выразят его чувства, но, увы, — как назло, эта пара туристов остановилась в том же отеле и предлагает втроем ехать на такси. Через минуту они исчезают, и герой ошеломлен тем, как быстро он остался один. Позже музыкант присылает эсэмэску — он спрашивает, придет ли герой на завтрашний концерт, и тот отвечает «нет», ссылаясь на загруженность работой. Но это вранье, и герой плачет в своей одинокой квартире. Его пугает физическая близость, к которой может привести новая встреча. Однако на другой вечер, когда концерт заканчивается, ноги сами несут его к шатру, и тут история принимает неожиданный оборот.

Я просто излагаю сюжет. Рассказчик из меня никакой. У Джонаса все гораздо лучше.

— Так вот о маме, — опять начал я.

— Да-да, — откликнулся Джонас.

— Врачи предупредили о возможности резкой перемены.

— Ей обеспечен отличный уход.

— Даже не сомневаюсь.

— И потом, я навещаю ее регулярно. Иногда дважды в неделю.

— Да, я знаю, Джонас. Я тебя не укоряю. Ты хороший сын.

Он кивнул.

— Об Эйдане что-нибудь слышно? — спросил я. — Как он?

— Прекрасно.

— По-прежнему в Лондоне?

— Бог с тобой, давно уехал.

Я удивился:

— Как так?

— Вот так.

— И где же он теперь?

Джонас помолчал, отпил воды.

— Эйдан тебя не известил? — осведомился он.

— Зачем бы я спрашивал?

Джонас мялся.

— Я не могу сказать.

— Не можешь сказать, где он живет?

— Нет.

— Это государственная тайна? Он что, в программе защиты свидетелей?

— Одран…

— Почему нельзя сказать?

— Потому что он сам бы тебе сказал, если б хотел.

Я опешил:

— Зачем ему от меня скрываться?

— Вот у него и спроси.

— Как же я спрошу, если не знаю, где он?

Джонас промолчал, разговор этот явно ему надоел.

— Что Эйдан имеет против меня? Хоть это можешь сказать?