надеяться, воспрянет, как старая полковая лошадь, когда тебя увидит, и воскликнет: нет, еще не всё потеряно, не зря мы поднимали красное знамя Октября!

– Может, спать будем, а? – жалобно попросил Бокренок, а Данила вздохнул и достал из-под подушки словарь, потому что знал: если Бодуэн завелся, то его уже ничем не остановить.

– И они не позволят прогнать тебя с факультета за слабую латынь и никакой старослав, а у тебя, поверь мне, не получится их выучить («Получится!» – стиснул зубы Павлик), но тебе всё это простят за твою якобы идейность, за одно то, что ты в их глазах – наследник. Да, дитя, ничто не нарушит твоего тупого целомудрия и подлого покоя, и ты выйдешь из этих стен таким же невинным, каким сюда пришел. А что еще хуже – они поставят тебя надсмотрщиком над самым покуда еще свободным факультетом, и ты его погубишь, когда радостно примешься всех несогласных с тобою гнобить и жечь на костре, как та старушка, что Яну Гусу вязанку дров в огонь подкинула. А вам, дурачье безмозглое, он этого акнеиста припомнит и в первый черед вас поганой метлой погонит.

– Ерунда, – возразил Сыроед лениво и потянулся. – Тебе, Гришка, на митингах надо подрабатывать. А ежели ты, бедняжка, нашел себе проблемку и мучаешься, то это твое личное дело.

– Какую проблемку? – насупился Бодуэн, и от обиды лицо его стало еще более умным.

– Да хотя бы такую, что раз тебе западло взносы платить, к Сущу на лекции бегать и на семинарах у него пургу нести, ну так выйди из комсомола и никуда не ходи. Отчислят – значит отчислят. По крайней мере так будет честнее. А может, и не отчислят, ты же у нас светило, за тебя кафедра вступится. А то и деканат. Там ценят умных и любознательных. Но пупс, хоть и пентюх неразвитый, за твои моральные страдания и перспективы отвечать не обязан.

Бодуэн изготовился к ответу, но Сыроед не дал ему и рта раскрыть:

– А что касается этой, как ты говоришь, сволочи, то, я тебя умоляю, она его первая испугается, и твоя старушка тут ни при чем. Малой сам скоро ударится, и очень больно ударится. И если не рехнется от впечатлений, то либо скурвится через год, перейдет вон к тем, – кивнул он за стенку, где уже давно спали беззубые оппортунисты, – и станет их продажнее и лицемернее вместе взятых.

– Либо? – заинтересовался Бокренок.

– Нас переплюнет. А что? Я не удивлюсь. Малыш просто в развитии подзадержался, хотя и вымахал под потолок. Я ведь тоже не всю жизнь хулиганом был и с купавинскими пацанами на гидре дрался. Я, между прочим, в школе до седьмого класса активистом числился, макулатуру собирал и металлолом. Однажды меня чуть трубой стальной не переехало.

– А при чем тут ты? – спросил Бодуэн недовольно.

– Как это при чем? – удивился Сыроед. – Он же спросил, что плохого сделала мне моя страна, вот я и объясняю. А если не объясню, он по лицу мне даст. Вы поглядите на этого бугая. Богачу кто, думаете, фингалов наставил?

– Ромка с лошади упал, – сказал Данила и антисоветски улыбнулся.

– С лошади, Даня, Алексей Степаныч упал, – принял подачу Сыроед, – а бригадира нашего этот… м-м-м… чудак за что-то отлупил, а за что – никто так и не знает. Ты вот спроси его. Ты зачем Богача избил? Молчит. Он, может, псих, больной на голову, а мы его тут раздражаем. Он тебя убьет, и ничего ему за это не будет, потому что у него справка из всех диспансеров есть. Справку, Непомилуев, покажи! – потребовал он строго.

Павлику захотелось исчезнуть, перестать быть или как вариант потушить свет и залезть обратно под одеяло, он уже страшно жалел, что привязался к этим глумливым гуманитариям со своими ненужными вопросами, но Сыроеду неожиданно понравилось новое развлечение.

– Так что теперь у нас, господа, один выход: каждый из нас перед пупсом должен отчитаться, за что он лично не любит советскую родину. И мне кажется, что это очень правильная постановка вопроса. Как у нас в Углях говорят, за базар надо отвечать.

Сыроед потянулся, вытащил из пачки сигарету, смазал ее пахучим вьетнамским бальзамом «Звездочка» и закурил. Он полюбил в тот год курить сигареты с ментолом Salem, которые, как и финскую колбасу, завезли к Олимпиаде, и теперь компенсировал отсутствие Salem доморощенным «Пегасом» со «Звездочкой». Говорили, что курить такие сигареты страшно вредно, но Сыроеду было плевать: жизнь впереди была еще долгая-предолгая, а здоровье неисчерпаемое. Бодуэн поморщился – не любил, когда в комнате курили, особенно перед сном, – но если бы он сделал Эдику замечание, то все решили бы, что это из-за личной обиды.

– Так вот, Паулино, меня моя страна родная ржавой трубой в детстве переехала. И шрам от нее навсегда остался. А я из-за этого, может, всю жизнь комплексую.

– Врешь, – моментально отбил Бокренок.

– Почему вру? Я в «Артек» потом бесплатно ездил. В дружину «Лесная».

– Из-за шрама?

– Из-за личных успехов и достижений.

– Ты? – удивился Данила.