чем их победить?

Павлик попробовал несколько раз оспорить то, что структуралисты говорили, и сказать свое, но его на смех поднимали.

– И ты что же, на демонстрации ходишь? Седьмого ноября, там, Первого мая?

– У нас весь город ходит. Сначала на демонстрацию. А потом на футбол. Мы дружно живем. А вы разве нет?

– Кого прижмут, те ходят, – пожал плечами Сыроед. – Кто посмелей – сваливают. Могут в деканат вызвать или на бюро. На нашем факультете еще ничего, а на других без стёпы на раз-два оставят. А то и выгонят к чертям.

– У вас же, – произнес Павлик с обидой в голосе, – Красная площадь!

– И что с того?

– На вас вся страна смотрит и вам завидует.

– Дурачок ты, она не тому завидует, – буркнул Данила.

– У вас Олимпиада была! – выложил Непомилуев самый последний и важный козырь.

– Стыдоба это, а не Олимпиада, – отрезал Бодуэн.

– Это еще почему? – зашелся от гнева Павлик.

– Во всём мире, когда Олимпийские игры проводят, всё открывают, а у нас, наоборот, целый город от собственных граждан закрыли, всех, кого можно, выгнали да еще ментов понавезли, как будто тут объект секретный. А с бойкотом как они в лужу сели? – прибавил он злорадно, и Павлика особенно резануло это высокомерное, презрительное «они».

– Да как ты смеешь говорить такое? – воскликнул он. – Там же подлость была прямая американская. Нам назло этот бойкот объявили. Это всё пропаганда вражеская!

– Это у тебя в голове, дружок, пропаганда, – засмеялся Бодуэн.

– И на роже, – хихикнул Бокренок.

– А как Владимира Семеныча позорно хоронили, – вздохнул Сыроед и сплюнул. – И в газетах ни слова.

– Зато салями навезли в упаковке, – протянул Бокренок и сглотнул слюну: он страдал от анастасьинской натуральной кухни в исполнении Кавки и давно мечтал о чем-то по-настоящему вкусненьком.

– Ага, навезли, – проворчал Данила. – А от Москвы отъедешь, там что?

– А не купить ли мне колбаски, спросил советский гражданин, заходя в гастроном? – захохотал Сыроед. – И при этом антисоветски улыбался, за что и был немедленно арестован. Ну что, стучать побежишь на нас, засколупина?

Он, по-видимому, жалел о своей откровенности в ту ночь у костра в лесу и относился к Павлику с деланой грубостью. Непомилуев опустил голову. «Всё- таки вмажу ему однажды».

– Не знаю, откуда ты там приехал и что ты себе думаешь на самом деле, кто у тебя родители и где и как тебя воспитывали, но жизни ты нашей и впрямь не знаешь, – сказал Бокренок, который в своих злых шутках изощрялся больше других, а за Павликом всё время пристально наблюдал и пытался его раскусить: дурак он, сволочь, провокатор или прикидывается?

– Это еще почему?

– Сельпо помнишь?

И Павлику нечем было крыть, потому что и правда так случилось, что когда однажды они зашли в деревенский ларек, то в первый момент он не понял, куда попал.

«Извините, пожалуйста, а вы не подскажете, где у вас здесь находится продовольственный магазин?» – вежливо спросил он у молодой продавщицы, охранявшей пустые полки с яблочным повидлом, и всё презрение, всё ожесточение, какое только могло скопиться в прекрасных женских глазах, хлестнуло Павлушу.

– Хорошо у вас там, однако, на северах живут, – заметил тогда Данила и переглянулся с Бодуэном, как авгур с авгуром, если бы только Павлик помнил по «Герою нашего времени», что это слово значит.

«Что вы про мои севера знаете? Что вы знаете про мой город, о котором я не могу вам ничего рассказать? Что вы знаете не про вашу элиту спесивую, а про настоящих людей? Кто вы такие по сравнению с ними? Зачем вы? Кому вы нужны и интересны? Вы сами – прыщи на лице моего государства! Это в вас нет ни благодарности, ни благородства, потому что даже если, – мысленно спорил с ними оскорбленный Павлик, когда вечерами структуралисты до хрипоты, до взаимоизничтожения дискутировали друг с другом, просуществует ли СССР до 1984 года, и Непомилуев сам поражался, откуда эти мысли в голове в противовес их бессердечным словам и ужасным прогнозам берутся, – даже если предположить, что вы в чем-то правы, Пятисотый – исключение и мы живем пока что не в самой лучшей и не в самой богатой стране, если на минуту допустить, что она чем-то больна, трудна, скудна, то это значит лишь то, что мы еще сильнее должны ее любить и больше для нее трудиться. Любить благополучную, сытую страну немудрено, а ты полюби вот такую. Ну вот есть у вас мать, она стара, немощна, вы же не будете ее за это презирать. Почему же вы презираете тогда свою Родину, которая сделала вас такими, какие вы