Наверное, это сообщение Фабиуса о моём правонарушении.

– На Вильгетту я не нападала, – упрямо заявляю я.

– Да какая разница? – Эзалон ещё сильней взлохмачивает волосы пятернёй и бросает листы на стол. – Какая разница, нападала или нет, неужели ты не понимаешь, что тебе нельзя привлекать к себе внимание?

Он стукает ладонью по столу, и меня будто слегка ударяет по барабанным перепонкам. Звенящая тишина нарушается раздражённым голосом профессора Эзалона:

– Прекрати говорить, что ты не нападала на Вильгетту, мне уже подали несколько прошений о пересмотре дела.

Радостно и обидно одновременно: как хорошо, что кто-то за меня вступается, как плохо, что профессор считает это вредным.

– Но как же справедливость, – тихо возражаю я. – У меня репутация, мне содержание урезали...

– Какая справедливость, девочка? Какая репутация? Какое содержание? – Эзалон наклоняется через стол. – Вильгетта из именитого рода, и у них есть враги. Если они будут настаивать на расследовании, чтобы её за лжесвидетельствование исключили из нашей престижной академии, если твои сочувствующие продолжат требовать подробного рассмотрения обстоятельств, я буду вынужден начать расследование с привлечением независимых экспертов.

– И что в этом плохого?

Судорожно вздохнув, Эзалон снова проводит руками по волосам. Несколько мгновений смотрит на стол, явно пытаясь успокоиться. Продолжает тише:

– Да, ты же из другого мира и не понимаешь наши реалии. В случае, если ты будешь оспаривать нападение, придётся проверить твою память, и тогда почти наверняка заметят вмешательство, которым мы скрыли пробуждение твоих особых способностей. Пойми, своим поведением ты подставляешь не только себя, но и нас с Дегоном. Поэтому я прошу, нет, я требую прекратить разговоры об этом инциденте.

Стыд обжигает меня всю, лицо горит.

– Я… я не знала, просто подумать не могла.

Эзалон нервно отмахивается. Потерев лицо подрагивающими руками, валится в кресло.

– Прости, что был резок, но я смертельно устал, а тут такое…

– Простите, я больше не буду поднимать этот вопрос.

– Если не будет хватать денег, я тебе дам, только попроси Валариона, Никалаэду и, самое главное, принца Арендара, отозвать прошения.

– Да, обязательно, – обещаю я, сдерживая слёзы: нечестно и несправедливо, что и теперь приходится выслушивать претензии за происшествие, в котором я не виновата.

И как я объясню нежелание проводить расследование Валариону, Нике и принцу? О печати рассказывать нельзя, и как мне их отговаривать? Сказать, что я на самом деле побила Вильгетту?

– Иди, – устало просит профессор Эзалон. – И умоляю: не влезай в неприятности, обойдись без правонарушений.

– Буду тише воды, ниже травы, – выдавливаю я и выскакиваю из его кабинета.

– Надеюсь, – несётся вслед.

Не помню, как пробегаю по коридорам, прихожу в себя уже на улице, под конец аллеи. Меня слегка трясёт.

Что делать? Как объяснять всё заступившимся за меня друзьям? Неужели нет никакого способа доказать мою невиновность без вмешательства в память?

Сбоку доносится стон. Замерев, утираю проступившие слёзы.

Над кустами что-то вскидывается, пролетает дугой и шмякается мне под ноги.

В тусклом свете фонаря маслянисто поблескивает кровь на вздутом уродливом лице маленького человечка. Красные заплывшие глазки приоткрываются и даже как-то расширяются от ужаса. Человечек судорожно пытается отползти, я не сразу узнаю в нём надменного Гаддака.

– Кто тебя так? – шепчу я.

– Пощади. – Гаддак прикрывается грязными руками. Шамкает: – Я больше слова плохого не скажу.

Делаю шаг к нему, чтобы помочь, но он, перевернувшись, пытается удрать на четвереньках, хрипит:

– Помогите, спасите, убивают!

Что-то разбивается. Смотрю в сторону звона: четыре девушки стоят на перекрёстке с соседней дорожкой и во все глаза смотрят на нас. У одной разбилась бутылка, у ещё одной какая-то миска, а ещё под ногами у них лежит батон.

Свидетели.

Судя по выражениям лиц девушек, они тоже знают, что свидетелей убивают. Они слаженно отступают на шаг, ещё на один.

Ну как так-то? Почему на меня всё это сваливается? Опять теперь обвинят в нападении, оштрафуют и ещё что-нибудь устроят. И ведь не докажешь, что я этого гадёныша уползающего даже пальцем не тронула.