сладостном, восхитительном беспамятстве. Не больно избалованный вниманием прекрасного пола, я тогда и слов таких в своем лексиконе не имел, чтобы как-то поименовать происходящее.

Шумский с циничной улыбкой произнес:

— Но теперь-то ваш лексикон, я надеюсь, пополнился.

Профессор на это сказал:

— Нет, господа, пусть уж неназванное останется неназванным, это самое правильное. Ибо слова наши удивительно не точны, они не могут в точности передать запах, осязание, наконец, самою любовь. Не лучше ли, если каждый представит все в меру своего воображения? Ей-ей, ваше сознание, ваш собственный опыт, расскажут вам обо всем лучше любых слов.

— Да… — проговорила Евгеньева, — возможно… Возможно, вы и правы… — И я увидел, что она как-то непроизвольно положила руку на колено сидевшего рядом с нею Львовского. (Кто б знал, что сия маленькая деталь этого пети-жё будет иметь свое весьма трагическое продолжение!..)

Семипалатников спросил:

— Ну а далее?

— Ну а далее, она встала с ложа; нагая, совершенно меня не стыдясь, достала из шкапа отличный мужской костюм и сказала мне: «Поскольку твой наряд уже сгорел в печи, то — вот тебе взамен. И еще — вот, возьми…» С этими словами она бросила мне на кровать пятирублевую ассигнацию.

За кого она меня принимала?! Кровь прихлынула у меня к голове, кровь уже не Аристотеля, а гордого Ахилла, также, по мнению батюшки, приходившегося мне родней.

Впрочем, ничего ей ответить я не успел. Она, накинув халат, быстро выпорхнула из спальни, и туда тут же вошел Никифор со своими подручными. Они мигом облачили меня в подаренный костюм, и уже минут через пять, не успев прийти в себя, я осознал, что в новом костюме стою во дворе и комкаю в руке дарованную пятирублевку. Никифор сказал:

«Забудь обо всем и больше сюда не приходи. Надо будет — княгиня сама тебя призовет. А расскажешь кому-нибудь — придушим»…

Ну и в заключение скажу. К хозяину лавки я так и не вернулся, с того дня жил случайными, но гораздо более чистыми заработками, хотя приходилось пробавляться только хлебом да квасом. Стал за собою куда более следить, отчего быстро распрощался со своими гадкими прыщами. От говора своего бесподобного также всеми силами старался избавиться, и в конце концов мне это удалось. Ночами корпел над учебниками, и уже на другой год сумел-таки пройти вступительные испытания в университет. Мне казалось, что теперь-то у меня куда больше шансов снова заслужить внимания княгини. Не проходило и дня, чтобы я хоть на короткое время не очутился у ее парадной.

И однажды дождался! Когда она вышла, я даже осмелился преградить ей путь к карете. Она, однако (возможно, и не узнав меня), только-то и сказала: «Прочь с дороги!» А Никифор (он-то, кажется, узнал) усадив ее в карету, пригрозил: «Коли добром не хочешь — придушим, вот те крест».

И более уж я туда не ходил. Нет, не из страха — из гордости. Говорю ж, кровь гордого Ахилла, видимо, когда-то все-таки примешалась к моей.

Женщины меня с той поры мало интересовали, из всех них для меня существовала лишь одна! Единственная!..

Благодаря почти монашескому образу жизни, я стал значительно преуспевать в науках, с отличием окончил университет, стал сперва приват- доцентом, затем — весьма быстро — профессором. И поверьте, господа, мое имя в науке кое что значит. Поведаю вам, что меня даже два раза выдвигали на почетную премию, учрежденную господином Нобелем. (Глядишь, заходе на осьмнадцатом наградят-таки, коли доживу и коли отечество наше, как и весь мир, не ухнется в тартарары.)

И лишь одного у меня после тех мгновений так ни разу и не было — истинной, всепоглощающей любви…

Он надолго примолк.

— Возможно, она, эта княгиня, явилась вам из иного мира, — сказала наконец Дробышевская. — Поверьте, так бывает. Мы столь мало знаем о параллельных мирах, в которых существуют д?хи.

— О нет, — отозвался Финикуиди, — она была вполне во плоти. Я наводил о ней справки, но увы, следы ее затерялись. Знаю лишь, что вскоре она оставила Санкт-Петербург, поскольку муж ее, как мне стало известно, застрелился в Париже, перед этим промотав там все свое состояние…

И тут вдруг прозвучал голос Амалии Фридриховны:

— Нет, не все, — к полному изумлению всех, сказала она. — Осталась самая малость. Как раз хватило на то, чтобы открыть в горном ущелье близ вод маленькую, но вполне достойную гостиницу.

Воцарившуюся еще более густую тишину, нарушил голос профессора:

— Так вы, княгиня, все же узнали меня?

— Не сразу, — ответила она. — То есть, вы кого-то мне все время напоминали, но вы так изменились с тех пор…

— А вы, княгиня, — ничуть! То есть, для меня — ничуть! Уверяю вас, вы все так же прекрасны!.. Я, собственно, и прибыл сюда лишь поскольку до меня случайно дошли сведения, что вы обретаетесь именно тут. Кстати, воды эти, хоть и недурны на вкус, но вовсе бесполезны для меня, поскольку желудок у меня, несмотря на мою голодную молодость, совершенно здоров.

— Но княгиня! — взмолился Львовский. — Не мучьте, поведайте, что же, однако, произошло тогда там, в Петербурге.