К концу занятий на обеих ладонях проступили красные полумесяцы. Я пулей выскочила из здания и выбежала на дорожку, хватая воздух ртом. Закрыв глаза, я сделала несколько глубоких вдохов. Казалось, будто я разваливаюсь на куски. Болело все. Кожу жгли фантомные порезы, тянущиеся от лодыжек к коленям, от колен к бедрам, от бедер к плечам, от плеч к локтям, от локтей к запястьям.

– Эй, Мак!

Я открыла глаза и увидела на дорожке, чуть поодаль, Уэсли со спортивной сумкой, перекинутой через плечо. Я попыталась скрыть, какой измученной себя чувствую, но, видимо, не слишком убедительно, потому что он нахмурился. Кэш стоял в нескольких шагах за его спиной и разговаривал с другим старшекурсником.

– Все хорошо? – спросил Уэс с обычной небрежностью.

– Хорошо, – отозвалась я.

Нас догнали Кэш и его приятель. Оба несли спортивные сумки.

– Привет, Мак, – поздоровался Кэш, закидывая сумку на плечо. – Как думаешь, сможешь без меня найти дорогу?

– Уверена, я справлюсь, – ответила я. – Парковка там, верно? – я указала в противоположную от парковки сторону. Кэш засмеялся. Уэсли все еще не сводил с меня глаз, и я улыбнулась ему. Кэш дружески стукнул его по плечу, и все трое направились к стадиону.

Я сделала напоследок еще один глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поплелась через весь кампус к главным воротам. Добравшись до велосипедной стойки, я разблокировала Данте и уже перекинула ногу через раму, готовая тронуться с места, как заметила на парковке девушку. Ту самую девушку, которую я видела, когда считывала воспоминания с подвески, найденной в раздевалке. Ту, что сидела вся в слезах за рулем автомобиля на ночной дороге. Ту, что увернулась от бокала, который мать швырнула ей в голову.

Судя по золотым нашивкам на черной рубашке, она училась на четвертом курсе. Девушка стояла, опершись о кабриолет, в кругу подруг, и улыбалась, показывая идеальные зубы. Она выглядела ухоженной, даже холеной, какими обычно бывают богатые люди, и ее образ никак не вязался с девушкой из воспоминаний, хоть я и знала, что это она. Наконец, прощаясь, она помахала остальным и пошла вдоль тротуара. Сама не знаю почему, я последовала за ней. Чем дальше она уходила от школы, тем явственнее в ней проступали черты девушки из воспоминаний, вытесняя блистательный образ старшекурсницы с парковки. Ее как будто что-то тяготило. Я вспомнила гнев и горечь, запечатленные в подвеске, и окликнула девушку. Она оглянулась.

– Извини, – сказала я, подъезжая к ней, – прозвучит неожиданно, но это твое?

Я вынула из кармана подвеску и показала ей. Она расширила глаза, затем кивнула.

– Где ты ее нашла? – спросила девушка, протягивая руку.

– В раздевалке, – ответила я, опуская в ее ладонь серебряную вещицу.

Она свела к переносице идеально выщипанные брови.

– А как ты догадалась, что это мое?

«Потому что я прочитала воспоминания, – подумала я, – и к тому же ты держишь руку на груди, там, где должна быть подвеска».

– Спрашивала весь день, – соврала я. – кто-то из старшекурсников на парковке сказал, что вроде это твое, и подсказал, где ты можешь быть.

– Спасибо, – она посмотрела на подвеску. – Ты не обязана была это делать.

– Ничего, мне было не трудно, – пожала я плечами. – Да и к тому же заметно, что эта вещица кому-то дорога и ему будет ее не доставать.

Девушка кивнула, глядя на подвеску.

– А что значит буква «Б»?

– Бетани, – ответила она. – На самом деле я не должна так над ней трястись. Это ведь просто безделушка. Мелочь.

Но при этом она нежно погладила подвеску большим пальцем.

– Если для тебя она что-то значит, то это не мелочь.

Девушка кивнула, продолжая рассеянно поглаживать подвеску. Несколько секунд мы стояли на пустынном тротуаре, неловко переминаясь, затем я наконец спросила:

– Эй… все нормально?

Она заметно напряглась и выпрямилась. Буквально на глазах ее лицо переменилось: Бетани вновь надела маску внешнего благополучия.

– Конечно, – она улыбнулась мне идеальной, отработанной улыбкой.

Если хочешь, чтобы все вокруг думали, что ты в порядке, хотя на самом деле твоя жизнь летит кувырком, ни в коем случае не стоит улыбаться. Некоторые, правда, ничего не могут с собой поделать, улыбаются и все тут – это вроде нервного тика. Но другие делают это намеренно, всерьез считая, что окружающие купятся на что угодно, если преподнести ложь с широкой улыбкой. Однако лжеца гораздо легче распознать, если он улыбается. Как будто в маске, за которой он прячет истинное лицо, образовалась огромная трещина. Конечно, я не знала Бетани, почти не знала. И она не знала, что я видела некоторые фрагменты ее жизни. И поскольку она выглядела вполне нормальным и разумным человеком – не чета мне, между прочим, – я не стала настаивать: