Похоже, придется как-то справляться самой. «Ничего страшного, – успокаивала я себя. – Со мной все будет в порядке. Мне просто нужно что-нибудь съесть».

Покончив с обедом, мы составили пустые подносы на вытянутые руки Алхимика, и я взялась за учебник по алгебре. Еда и правда помогла взбодриться, во всяком случае, на некоторое время. Но спустя полчаса в мою голову вновь проник Оуэн. Он тихонько напевал ту самую песню, которую я слышала не раз в своих ночных кошмарах. Я чувствовала, как меня затягивает во тьму. Я зажмурилась, пытаясь стряхнуть морок, но голова отяжелела еще больше. Теперь Оуэн не только напевал знакомый мотив, но и…

– Это ваше домашнее задание на сегодня?

Я вскинула голову и увидела Гевина, сидевшего ступенькой выше. Я взглянула в книгу, лежавшую у меня на коленях, и кивнула.

– Догадываюсь, что у тебя – не оно, – я кивнула на книгу в его руках.

Он пожал плечами.

– Ты привыкнешь делать все наперед при любой возможности. Потому что рано или поздно ты неизбежно начнешь отставать.

Я подняла свой учебник.

– Это обычно происходит уже в первую неделю?

Он засмеялся коротким тихим смехом, будто выдохнул, и его лицо словно озарилось светом. А затем он поправил очки на носу, и у меня в груди все сжалось – на тыльной стороне его руки виднелись написанные маркером цифры. Конечно, это мелочь, пустяк, но мне сразу же остро вспомнился Бен. В тот день, когда он погиб, я высадила его на углу, рядом со школой. Перед тем, как разойтись, он нарисовал на моей руке человечка, а я в ответ – на его. Да, многие, очень многие студенты делают подобные пометки, но мало кто при этом похож на моего брата.

– Маккензи, – позвал Гевин, чеканя каждый слог.

– Да?

– В общем-то ничего такого, но ты так смотришь на меня…

Я опустила взгляд в учебник.

– Извини, просто ты мне кое-кого напомнил.

Он открыл свою книгу и вынул ручку из-за уха.

– Я надеюсь, кого-то хорошего?

Перед моим мысленным взором снова возник Бен. Но не такой, каким запомнился при жизни, а такой, каким он был в ту ночь, когда проснулась его История. В ту ночь, когда Кармен открыла ящик Бена, а я его разбудила. Я видела, как чернота поглощала теплый карий цвет его глаз. Видела, как он начал срываться и оттолкнул меня с силой, которой не могло быть у мальчика его лет. Затем вдруг упал на пол, а за его спиной блеснул золотой ключ. Роланд вернул тело Бена на полку и закрыл ящик, на котором высветилась ярко-красная табличка «ДОСТУП ОГРАНИЧЕН», хоть я и молила, стоя на коленях, этого не делать. Потом ящик, где покоился мой брат, исчез в стене Архива.

Я вчитывалась в условия задачи, но строчки расплывались перед глазами. На меня навалилась усталость, и защитные механизмы дали сбой. Все начало болеть.

– Маккензи, – повторил Гевин. – Он был хороший?

Кое-как мне удалось кивнуть и выдавить улыбку.

– Да, – сказала я тихо. – Он был хороший.

Я не могла дышать. Рука Оуэна сдавливала мне горло.

– Замри, – велел он. – Ты делаешь только хуже.

Он прижал меня к холодной земле, надавив одним коленом на грудь, другим – на больное запястье. Я пыталась вырваться, но это мне не помогло. Это никогда не помогает, когда он не торопится. А сейчас он не торопился. Он вырезал линии на моем теле, рассекая кожу от лодыжек к коленям, от коленей к бедрам, от бедер к плечам, от плеч к локтям, от локтей к запястьям.

– Ну вот, – сказал он, ведя нож от локтя к больному запястью. – Сейчас мы посмотрим, что у тебя внутри.

Если бы я могла дышать, то закричала бы. Форменная одежда потемнела и промокла от крови. Спереди на черной рубашке проступило красное пятно, будто меня облили краской. Подо мной растеклась кровавая лужа.

– Почти готово, – сообщил он, приставляя лезвие к горлу.

А затем кто-то с шумом подвинул стул, и я очнулась на уроке английского. Прошло всего несколько минут – преподаватель все еще читал вслух эссе. Но и этого хватило. У меня до сих пор дрожали руки, а во рту стоял привкус крови. Хорошо хоть я не закричала.

Я вцепилась в стол и попыталась стряхнуть оцепенение, оставшееся после кошмара. Сердце неистово колотилось в груди. Я знала, что все это не реально, а лишь игра воображения, где воплощением страхов Маккензи Бишоп выступала История, неоднократно покушавшаяся на ее жизнь. И все равно до конца дня я буду мечтать о комнате Роланда, представляя кушетку с черным одеялом и тихую музыку, льющуюся из приемника на стене. Мечтать о сне, в котором нет места кошмарам, и вонзать ногти в ладони, чтобы не уснуть.