– Я сам все уберу, – резко ответил Мэддокс.

Девушка подняла глаза.

– Нет, нет, ты не должен этого делать! – возразила она. – Послушай, мне и так жутко стыдно. Меня вывернуло наизнанку у тебя на глазах, да еще и не раз. Я перепачкала тебя, перемазала весь пол. О боже, какой ужас! Я обязана хотя бы пол за собой вымыть.

– Тебе стало плохо из-за меня, – попытался успокоить ее Мэддокс. – Это моя комната. Поэтому и пол вымою я сам.

Он знал, что не допустит, чтобы она выполняла тяжелую черную работу. Ему хотелось, чтобы она лежала в постели и отдыхала. Нагая. Нет, не отдыхала, а облизывала и кусала его.

Его естество напряглось.

– Раздевайся, – повелел Мэддокс, и его голос прозвучал жестче, чем ему хотелось.

Эшлин недоуменно захлопала длинными прекрасными ресницами.

– Ч-что? – наконец, заикаясь, выдавила она.

– Раздевайся.

– Прямо сейчас? – пропищала она.

Мэддокс нахмурился:

– Ты обычно принимаешь душ в одежде?

– Нет, но обычно я принимаю его одна.

– Не сегодня, – отрезал мужчина. Ему казалось, что он ждал этого мгновения всю жизнь. Эшлин. Нагая. Целиком и полностью в его власти, вся – до последнего изгиба ее нежного тела.

– Почему не сегодня? – выдавила из себя девушка, чувствуя, как слова застревают у нее в горле.

– Потому что, – отрезал Мэддокс, скрестив руки на груди.

– Мэддокс…

– Эшлин. Раздевайся. У тебя вся одежда в грязи.

Комнату наполнял шум воды, водопадом обрушивавшейся на дно ванны. Эшлин глядела на Мэддокса ошалевшими, ничего не понимающими глазами.

– Нет, – пролепетала она и стала пятиться к выходу.

Один шаг, другой.

Мэддокс слегка нагнулся вперед. Их носы почти соприкоснулись, но он не поцеловал, не обнял ее, а только, протянув руку ей за спину, щелкнул замком на двери, отрезав девушке путь к бегству. Эхо подхватило тихий щелчок. Эшлин тяжело сглотнула и побледнела.

Мэддокс не хотел пугать ее. Наоборот, он жаждал, чтобы она желала его.

– Не бойся, – попросил он.

– А я и не б-боюсь.

«Еще как боится, – осознал Мэддокс. – Но почему? Что за мысли крутятся сейчас в ее прелестной головке? Почему она противится тому, чего, казалось, еще минуту назад сама так страстно хотела?»

Силясь понять ее, он спросил:

– Как ты себя чувствуешь? Ты соврала мне, когда сказала, что тебе лучше?

«Ответить правду или солгать?» – спросила себя Эшлин. Она знала, что если скажется больной, то он тут же уйдет, оставив ее принимать душ в одиночку; а если подтвердит, что здорова, – продолжит настаивать, чтобы она разделась в его присутствии. Она еще никогда не раздевалась в присутствии мужчины. Тем более незнакомого. Тем более бессмертного.

«Но он не незнакомый, – подумала Эшлин. – Он обнимал тебя, спал рядом с тобой, ухаживал за тобой, отмывал тебя». Все это, конечно, было так. Но девушка поняла, что почти ничего не знает о Мэддоксе. Что он любит? Чего не любит? С кем у него прежде были отношения, наверное, очень многочисленные, учитывая, сколько он живет на свете? Что он, собственно, испытывает к ней? Серьезны ли его намерения?

Бессчетное число раз и на самых разных языках она слышала, как мужчины вешают женщинам лапшу на уши, а потом бросают их; слышала, как мужья изменяют женам, которые, ни о чем не подозревая, ждут их дома; слышала, как молодые люди прибегают к красивой лжи и бесстыдному насилию.

«Как обойдется с моим телом Мэддокс, внутри которого сидит тысячелетний злой дух, когда мы будем заниматься любовью? – спрашивала себя Эшлин. – И как он поведет себя после?»

Перспектива отдаться этому человеку одинаково пугала и воодушевляла ее. Когда он смотрел на нее, в его глазах плясали всполохи сине-сиреневого пламени, желание, которое, как она видела, выжигает его изнутри.

На Эшлин никто и никогда еще так не смотрел.

Она – чудачка, девушка «с приветом», которая не может нормально общаться с людьми, потому что слишком занята подслушиванием чужих разговоров.