Пять.
Целых пять раз все повторялось раз за разом, подобно неумолимому колесу плохой кармы, ставшим для Тома Реддля колесом нескончаемых пыток и мучений.
Бесконечно рвущая тело и разум на миллион частей боль, доносящийся словно издалека голос Поттера и в финале — мучительная смерть.
А потом — снова ритуал. Хоркрукс, кость, кровь, «мистер Диггори, окажите любезность…» — и звон тесака и захлебывающиеся жуткие вопли обкромсанного со всех сторон, как полено, Питера Петтигрю.
Что может один человек сделать с другим? Ответ скрывается в разуме и душе. Но самое главное в этом вопросе даже не «что», а «почему». «За что». И Гарри, собственноручно творя с Реддлем такое, что не пришло бы даже в злобные, извращенные вседозволенностью умишки Упивающихся Смертью, а также многих палачей, маньяков и убийц, видел перед собой лишь одно.
Вереницу лиц людей, убитых, замученных, искалеченных, оставшихся без сыновей и отцов, дома и крова. Всех тех, чья жизнь была безвозвратно уничтожена лишь по прихоти того, кто извивался сейчас перед ним в смертных муках. И все эти люди, словно стена, стояли на пути всего того ужаса, что он творил, помня о них. Хотя нынешний Поттер в этом и не нуждался. Но они стояли и едва слышно шептали, что все правильно. Что так и должно быть. Что не всегда нужно своего внутреннего зверя придушивать удавкой морали и называть этот намордник «цивилизованностью». Что порой вместо «решать все спорные вопросы мирно, путем переговоров и компромиссов», надо решать все зубами и когтями — и чтобы честно, чтобы как раньше, тысячи лет назад — око за око, зуб за зуб, кровь за кровь.
Мне отмщение, и аз воздам.
И вот настал момент, когда хоркруксы кончились. Очистив подземный храм мановением волшебной палочки от всей накопившейся в нем мерзости, Гарри подошел к в последний раз возрожденному Вольдеморту.
— Вот и все, Том. Отныне ты — простой смертный маг. Больше никаких восстаний из мертвых. Умрешь сейчас — умрешь навсегда. Каково это чувство, Том? Ты ведь так все это время боялся смерти. Что, страшно? Безысходно? Несправедливо?
Но тот лишь молча висел, скалил зубы и злобно щурил красные глаза. «Карусель смерти» и непрекращающиеся муки явно что-то сдвинули и надломили в сознании Реддля, но не сделали полным безумцем. Вероятно, все же многократно разорванная на хоркруксы душа этого монстра настолько окаменела и покрылась рубцами, что с трудом поддавалась внешней деформации, даже такой, что устроил ему Поттер. Но он и не планировал доводить Вольдеморта до сумасшествия. Наоборот, Том Реддль был нужен Гарри в здравом уме и относительно трезвом рассудке. Чтобы он в полной мере оказался способен оценить его последний ход.
— Ты так боялся смерти, но ведь есть вещи и гораздо хуже. Я хорошо помню ту вашу беседу с Дамблдором в атриуме Министерства. И вслед за директором повторю — просто отнять у тебя жизнь мне будет недостаточно. А еще ты тогда сказал, что нет ничего хуже смерти. И опять я согласен с нашим добрым дедушкой Дамблдором. Я докажу тебе, что смерть — не худшее из зол.
Гермиона, вернувшаяся буквально через минуту, вышла из портала, таща на веревке высокого, вялого и худого человека. Он был абсолютно безволос, бос, бледен и одет в грубое рубище, но самое странное было не это. Всю его белесую кожу — тело, лицо, голову, даже ладони и ступни ног сплошной россыпью покрывали черные, несмываемо въевшиеся паучки даймонских иероглифов, сливавшиеся в единую сеть.
Послушно встав рядом с Грейнджер, он ничего не выражающим взглядом, посмотрел на присутствующих, задержав взгляд на Валькери.
— Вольд? — неуверенно спросила шагнувшая вперед Пэнтекуин, узнавая и не узнавая приведенного.
— Именно. Твой любимый и обожаемый братец. Живой и здоровый. Забирай, он мне не нужен.
— Все видели? — выдержав паузу, Гарри, повысил голос и посмотрел на всех стоящих рядом и поодаль лонохарцев, людей и нелюдей. — Леди Валькери Дракула-Цепеш сказала, что если ее брат был бы жив, она бы, возможно, и согласилась на наши условия. Лорд Вольдеморт жив и отдан ей. А теперь посмотрим, насколько ваша правительница хозяйка своему слову. Что скажешь, сестрица? Ты сможешь сказать всем этим людям и не только, всем своим подданным, что обрекаешь их на смерть, а империю — на уничтожение только потому, что «я так хочу»? Каким будет твое решение?
— А никакого ее решения и не понадобится.
На сцене внезапно появилось новое действующее лицо.
На свободном пространстве в десятке метров от Гарри с шорохом возник лонохарский демон. Вернее, демонесса-арахна, представляющая нечто среднее между человеком и пауком, сращенных на манер кентавра. Округлое чешуйчатое тело с шестью острыми, когтистыми лапами вытягивалось вверх обнаженным женским торсом, покрытым серо-зеленой кожей с вкраплениями островков черных хитиновых пластин. Торс с хорошо узнаваемыми женскими очертаниями венчала голова с вполне миловидным лицом, разве что вместо волос на ее спину спускался каскад каких-то длинных щупалец, да и глаз у демонессы было больше, чем положено человеку — два обычных и еще четыре более мелких полукругом на лбу.
— Благодарю тебя, Сайа, — Ксирон похлопал по панцирю спины свою возницу и с кряхтением слез на землю. Та коротко кивнула ифриту и гораздо ниже поклонилась Ровене, давая знать, что ее распоряжение выполнено.
Ксирон же, подойдя к центральной группе, церемонно продолжил: