профессию и унаследовал…

– А вы – от отца?

– Ну нет! На меня никто не давил. Захотел бы, мог бы стать врачом, например. Или учителем. Или уж не знаю, кем. Отец и не думал принуждать. Я сам выбрал физику. И очень рад этому.

Борислав украдкой вздохнул, вспомнив земные интернаты с их комиссиями по распределению выпускников. После скандального дела Абалкина эту систему попытались ослабить, но Всемирный совет по педагогике встал в оборону, как триста спартанцев, и ходу реформам не дал. А здесь вот – пожалуйста. Авторитарная империя, милитаризованное общество, остатки нацизма и сословной системы, но при всем при том профессии люди выбирают сами.

Зигфрид истолковал заминку по-своему. Он сказал:

– Вот мой брат – ветеринар. С детства любил животных, после школы улетел учиться, но через пять лет вернулся на родную планету, на Витгенштейн. И с удовольствием там работает. У него врожденная хромота. Компенсированная, но все равно заметно. При Гольденбаумах он бы не то что образования не получил – ему бы, скорее всего, пришлось всю жизнь отсиживаться где-нибудь на лесном кордоне, боясь нос высунуть на люди. Ну, вы понимаете…

– Да, я понимаю, – сказал Борислав.

Он действительно понял. Пять с половиной веков назад, когда почти все здешнее человечество попало под власть династии Гольденбаумов, император Рудольф Первый издал совершенно чудовищный «Закон об элиминации генетических дефектов». Этот закон обрекал неполноценных людей на физическое уничтожение, причем критерии неполноценности были определены нарочито широко. Последствия оказались, мягко говоря, кошмарными. Следующие императоры частью вынужденно, а частью из обычной человечности старались смягчить этот закон, так что со временем применять его почти перестали; но полностью отменен он был только шестьдесят лет назад, при Лоэнграммах.

– Я никогда не говорю о политике, – сказал Зигфрид. – Никогда. Сохрани Бальдр от этого. Но когда я слышу, как какой-нибудь сытый и довольный деятель начинает рассуждать о том, что при Гольденбаумах, по его мнению, жизнь была лучше – мне хочется не переубеждать его, а просто заехать в рыло. А ведь приходится такое слушать. И нередко. Даже здесь, на станции, такие говоруны попадаются. Даже среди ученых. Удивительно, правда?

– Ничего удивительного, – сказал Борислав. – Вот уж совсем ничего. Всегда так было. Во-первых, восприятие любой эпохи резко меняется, как только уходит большая часть поколения людей, помнящих эту эпоху лично – и вот сейчас мы как раз дожили до этого момента. А во-вторых, общество гораздо менее похоже на единое целое, чем вам кажется. Общество – скорее сеть островков, а не континент. И даже самые дикие законы обычно не вызывают у среднего человека сколь-нибудь серьезных отрицательных эмоций, если его личный островок не страдает… если не страдает семья, например, или работа. Ну вот в данном случае – если нет детей-инвалидов. Это простой защитный механизм психики, без которого бы все давно свихнулись. Но именно он определяет позицию большинства. Всегда. Во все времена и во всех мирах, уж поверьте.

– Грустно, – сказал Зигфрид. – Но вы, наверное, правы, вы явно лучше меня в этом разбираетесь.

– Да не разбираюсь я, – с досадой сказал Борислав. – Кто я – дилетант, прочитавший пару книжек… Просто некоторые вещи и так очевидны. Вот историю я люблю, это да. Благо, здесь она рядом.

Оба посмотрели на стену малого зала, в котором шел разговор.

Там висел портрет: мужчина в мундире космофлота Рейха с твердым, волевым, но совершенно не запоминающимся широким лицом. Это был адмирал Карл Густав Кемпф, погибший шестьдесят два года назад в битве за крепость Изерлон. Его флагманский линкор «Ётунхейм» был там уничтожен, и строить его заново не стали – вместо этого имя корабля передали исследовательской станции. Чтобы сохранить память.

Кстати, догадываются ли местные астрофизики о существовании Окна? Что-то же ведь они должны были заметить. Значит, придется проверять еще и это. Еще одна забота. Окно – не иголка, неужели они его пропустили? Впрочем, здесь такая железная субординация, что любые сколько-нибудь опасные данные, скорее всего, дальше непосредственных адресатов не идут; это утешает. Проблема в том, что познание остановить невозможно. Это как волшебная скрипка. Посмотри в глаза чудовищ… Ладно, будем надеяться, что все не так печально.

– Спасибо за интересную беседу, – сказал Борислав, поднимаясь. – Я пойду, меня через десять минут ждут в шлюзе.

Командующий 19-м галактическим сектором контр-адмирал Фридрих Линденгард принял Борислава на своем флагмане – линкоре «Карниола». Командующий, приветливый блондин, выглядел именно так, как и должен выглядеть адмирал, желающий вызывать доверие у подчиненных. Слуга кайзеру, отец астронавтам. Его кабинет на «Карниоле» был в меру роскошен: толстый ковер, хрустальная люстра, огромный полированный деревянный стол. Имперское величие. Настенные панели – из натурального дерева. На «Ётунхейме», где Борислав провел предыдущие три дня, отделка помещений была куда