хуже». Вот Пушкин поэтому и использовал дополнительное композиционное средство, создающее эффект утрирования: провоцирование реакции читателя на «подсказку» об «ожидании».

Но, опять-таки, Пушкин был бы не Пушкин, если бы позволил себе включить в роман «голую» пародию на творчество Катенина, не предоставив Онегину возможности обернуть эту же пародию против ее автора; то есть, против самого себя. Но здесь он подвел своего «автора»: не вооружил его прецедентом – ведь такой пошлой рифмы в творчестве самого Пушкина до создания этой главы не было. Поэтому получалось совершенно однозначное решение, утрачивался элемент «игры ума». «Односторонняя» пародия нарушала также и художественный замысел, в соответствии с которым не Пушкин должен пародировать Катенина, а, наоборот, Онегин-Катенин – его.

Пушкин с особенной тщательностью работал над элементами фабулы, и такого «прокола» допустить не мог. Раз в его творчестве такая рифма никогда не употреблялась, значит надо ее хоть «задним числом», но ввести.

В апреле 1827 года, почти через год после завершения четвертой главы, Пушкин создает мадригал «Есть роза дивная» с преднамеренно-утрированным использованием рифмы «Морозы – розы»:

Впечатление о преднамеренности использования этой рифмы усиливается введением во вторую пару стихов этого же четверостишья слова «роз», которое, к тому же, плохо рифмуется со словом «Пафос». Это обстоятельство, а также появившаяся при этом аллитерация делают это сочетание еще более броским, в то время как любой поэт, рискнувший использовать избитую рифму, будет стремиться делать все возможное, чтобы отвести от этого обстоятельства внимание читателя. Здесь же все сделано наоборот. Более того, эффект дополнительно усиливается тем обстоятельством, что этим четверостишьем завершается все стихотворение.

Хотя это стихотворение при жизни Пушкина опубликовано не было, имеются веские основания усматривать в нем пародийный аспект, связанный с демонстративным использованием этой рифмы – не только в данном стихотворении, но и в романе.

В ноябре 1829 года Пушкин создает другое произведение: «Зима. Что делать нам в деревне?..», написанное уже шестистопным ямбом. Оно было опубликовано в «Северных цветах» на 1830 год, то есть, уже после выхода в свет четвертой главы. «Избитая рифма» появилась в нем в следующем виде:

Публикация «Зимы», написанной в общем-то не часто использовавшимся Пушкиным александрийским стихом, возвращала память читателя к четвертой главе, поскольку там эта рифма была подана подчеркнуто броско и не могла поэтому не врезаться в память. Вместе с тем, выбранный размер стихотворения вызывал у читающей публики непосредственную ассоциацию со стихотворением Катенина, что придавало пародийному аспекту характер и «прямого действия», даже без участия «промежуточной» структуры в виде четвертой главы.

Как можно видеть из данного эпизода, а также предыдущих глав, работа Пушкина над «Евгением Онегиным» сопровождалась созданием параллельных произведений, дополнительно вводящих в роман новые «внешние» контексты. Обращает на себя внимание та тщательность, с какой это осуществлялось. Рассмотрим динамику развития этой темы.

В частности, «Розу дивную», кроме самого рифмованного сочетания, объединял с соответствующим пассажем четвертой главы и другой общий момент – броскость подачи. Но это стихотворение, написанное легким четырехстопным ямбом, Пушкина не удовлетворило. Возможно, он посчитал, что с количеством «роз» и с аллитерацией несколько переборщил.

Отказавшись от четырехстопного ямба, Пушкин почему-то остановился на тяжеловесном шестистопном. В этом стихотворении рифма в общем-то подана более аккуратно, не так броско. Но следует обратить внимание на общий для обоих стихотворений контекст: как в «Розе дивной», так и в «Зиме», «розам» не страшны «морозы».

Третий момент касается приемов создания эффектов контраста. В первом случае сопровождаемое аллитерацией совершенно невероятное сочетание «роз» подается на фоне уже ставшего привычным для читающей публики пушкинского четырехстопного ямба. Во втором случае, наоборот – рифма, поданная без дополнительных бросающихся в глаза эффектов, выпукло оттеняется самим александрийским стихом, который служит для нее достаточно контрастным фоном.

В целом, совершенно различные во всех трех случаях способы придания броскости при использовании избитой рифмы представляют собой высокохудожественные композиционные приемы; однако они воспринимаются как таковые только если видеть за ними интенцию автора («игру ума»), которая сама по себе становится при этом эстетическим объектом. Тем, кто этого не замечает и принимает «огрехи» Пушкина в качестве таковых, наличие этих моментов доставляет либо головную боль, заставляя заниматься поиском оправдывающих гения обтекаемых формулировок, либо радость находки еще одного подтверждения тезиса о том, что Пушкин – не поэзия, а всего лишь «стишки».

Вводя в роман от имени Онегина-Катенина элементы пародии на «Руслана и Людмилу», а также на специально сотворенный «стилистический огрех» в виде рифмы «морозы – розы», Пушкин вряд ли предполагал, что созданная в пародийных целях сугубо романная ситуация будет повторена в реальной жизни.

Не берусь судить, сколько незадачливых авторов узнали в «розах – морозах» четвертой главы свои собственные «рога»; однако отреагировал на них