Дюран качает головой.

— Тогда лучше пойду сейчас. — Я делаю театральный вздох.

Дюран едва заметно приподнимает уголок губ, что в его случае можно считать широкой улыбкой.

Бросив рюкзак у просторного крыльца, я обхожу дом, чтобы попасть на задний двор, пересекаю огромное патио и шагаю в самый конец участка. Три стены пляжного домика сделаны из стекла. Но должно быть, они спроектированы как-то по-особенному, потому что чаще всего ближняя к бассейну стена отражает, а не просвечивает.

Подойдя ближе, я вижу, что на самом деле это даже и не стены, а ряд раздвижных дверей, и они открыты, впуская в дом ветерок с океана.

Каллум сидит на диване, лицом к океану. Он поворачивается, услышав шуршание моих туфель по выложенному плиткой полу, и кивает в знак приветствия.

— Элла. Как прошел день? В школе все хорошо?

Не было ли мусора в моем шкафчике? Стычек в туалете для девочек?

— Могло быть и хуже, — отвечаю я.

Он жестом показывает мне сесть рядом с ним.

— Мария больше всего любила бывать именно здесь, — признается Каллум. — Когда все двери открыты, то слышен океан. Ей нравилось вставать рано утром и наблюдать восход солнца. Как-то раз жена сказала мне, что это как ежедневное магическое шоу. Солнце снимает покрывало синей ночи, открывая такую палитру цветов, которую не в состоянии изобразить ни один из величайших художников.

— Вы уверены, что она не была поэтом?

Мужчина улыбается.

— О, она была поэтом в душе. Еще Мария говорила, что ритмичные звуки волн, бьющих о берег, — это настоящая музыка, самая гениальная и виртуозная.

И мы слушаем — шум прибоя, удары волн, которые бьются о камни, а потом скользят обратно, словно их тянет назад невидимая рука.

— Здорово, — соглашаюсь я.

Из горла Каллума вырывался низкий стон. В одной руке, как обычно, он держит стакан виски, а в другой сжимает — да так сильно, что побелели костяшки — фотографию темноволосой женщины с яркими, как сияющее солнце, глазами.

— Это и есть Мария? — Я показываю на рамку.

Каллум проглатывает ком в горле и кивает.

— Красивая, да?

Я тоже киваю.

Он откидывает голову и одним глотком опустошает стакан, а затем, едва опустив его, наполняет вновь.

— Мария была той, кто удерживал вместе всю нашу семью. Лет десять назад для «Атлантик Авиэйшн» настали трудные времена. Череда опрометчивых решений вкупе с экономическим кризисом поставили под угрозу наследство моих сыновей, и мне пришлось спасать положение и на время уехать от семьи. Я скучал по Марии. Знаешь, а она всегда хотела дочь.

Я могу лишь снова кивнуть. Нелегко следовать за логикой этого странного, непоследовательного повествования. Понятия не имею, к чему он клонит.

— Она бы полюбила тебя. Забрала бы у Стива и растила, как собственную дочь. Так сильно ей хотелось девочку.

Я сижу, замерев и боясь шелохнуться. Такие печальные истории ни к чему хорошему не приводят.

— Мои сыновья винят меня в ее смерти, — внезапно объявляет Каллум, ошарашив меня столь неожиданным признанием. — И у них есть право на это. Поэтому им все сходит с рук. О, я знаю обо всех их маленьких бунтах, но не могу заставить себя проявить жесткость. Я пытался сделать хоть что-то, но первым признаю, что у меня ничего не вышло. Не вышло сохранить свою семью. — Он проводит дрожащей рукой по волосам, каким-то образом умудряясь не уронить стакан, как будто эта хрустальная штука единственное, что привязывает его к реальности.

— Мне жаль. — Только такой ответ приходит мне в голову.

— Наверное, тебе интересно, зачем я рассказываю обо всем этом.

— Немного.

Он криво усмехается мне, и эта улыбка так напоминает Рида, что у меня сжимается сердце.

— Дина хочет познакомиться с тобой.

— Кто такая Дина?

— Вдова Стива.

Мой пульс ускоряется.

— Ого.