космонавтом. Половинкой жука поделился кудрявый малыш в синем комбинезоне, который убежал от своего старшего брата и бродил по парку, наслаждаясь свободой.

У всех ингредиентов были когда-то маленькие хозяева.

Сейчас эти крошечные кусочки луны мерцали своим особенным светом, каждый был по-своему хорош, как и те дни, которым они дали жизнь. Но особенно ярко светился хвост ящерицы – его день ещё не наступил, а оттого был бесконечно прекрасным.

Буря внезапно утихла, уступив место оглушительной ночной тишине. Отто Францевич открутил крышку, и луна, теперь уже полная, выплыла из банки прямо в воду. Оставляя за собой серебристую дорожку, она направилась к горизонту.

Тебе было тридцать пять, когда ты остановил свой пикап у этой чёртовой забегаловки. Одно неправильное решение, и ты будешь ненавидеть себя всю жизнь. Когда ты вспоминаешь об этом, суставы начинают скрипеть, кости ломит, зубы норовят укусить язык. В этом городе даже собственное тело ведёт себя непредсказуемо.

Потому ты предпочитаешь не вспоминать. Что угодно, только не это.

Но воспоминания коварны, пробираются в мельчайшую брешь, и тщательно продуманная оборона мгновенно рассыпается детскими кубиками.

Тебе было тридцать пять. Ты заказал чашку кофе и черничный пирог.

И остался здесь навсегда.

Такое случается: человек едет с Восточного побережья на Западное. Не такая уж глупая затея, если всё, что у тебя есть, – ржавый пикап тридцать девятого года. Когда ты уходил на войну, у тебя были родители, братишка, дом в Нью-Арке, жёлтый «Форд» и девушка Лиза. Пока ты спасал мир от нацистов, родители умерли, братишка ловко спустил в карты все сбережения и дом в придачу, а сам уехал за счастьем в Калифорнию, прихватив с собой девушку Лизу. Всё, что тебе осталось, – облезлый «Форд» в потёках ржавчины и безмерное удивление. Как можно было за три года превратить новенький пикап в груду ржавого железа?

«Форд» разваливался на глазах, и ты решил устроить ему шикарные проводы длиной в три тысячи миль. Возможно, думал ты, где-нибудь в Форт-Брэгге, прогуливаясь по пляжу, ты случайно встретишь Лизу. Чего не бывает в этой жизни.

Ты собрался проехать всю Америку насквозь и застрял в самом её сердце.

Дело было, конечно, в официантке.

Ты и теперь помнишь её глаза – ядовито-зелёные, прозрачно-синие, оранжево-огненные, как болото, как море, как закат.

Иногда ты заходишь в «Двойной К.» и пристально рассматриваешь девушку за стойкой. Это никак не может быть та самая официантка. Разве что её внучка или правнучка. Возможно, ту звали Энни?

Нет, её всегда звали только так: Элли. Об этом шепчет тебе чёрная дыра, поселившаяся на месте сердца.

Дыра холодна. Из неё веет сквозняком. Дыра коварна. Едва ты закрываешь глаза – падаешь в неё, как распоследний кролик.

А когда долетаешь до дна, тебе снова тридцать пять.

– Эй, мистер, что за номера на вашем пикапе?

– Это номера Массачусетса, зайка. Кто научил тебя заваривать такой вкусный кофе?

Ты никогда не умел лгать, но девочка краснеет от твоей неловкой похвалы, и это лучшая награда за ложь.

– Мистер, мне жаль, но черничный пирог будет готов только через тридцать минут. Утреннюю порцию размели дальнобойщики – они такие прожоры! Может, попробуете фирменный пудинг матушки Грэй?

– Я подожду черничный пирог, детка. Мне некуда спешить.

Тридцать минут. Этого достаточно, чтобы пригвоздить твою жизнь к Невервиллю, словно очередную бабочку к рассохшейся доске.

Ты мог бы сказать:

– К чёрту пирог, милая. Если честно, пироги я не люблю с детства. Классный кофе у вас тут, но мне, пожалуй, пора.

Ты бросил бы пять долларов на стойку. Такие чаевые тебе не по карману, но у этой девочки чертовски красивые глаза.

– Хорошего дня, девочка, – сказал бы ты, выходя под горячее канзасское солнце к своему жёлтому пикапу.

Но ты сказал: мне некуда спешить, детка.

Теперь ты никогда никуда не спешишь.

Кто-то аккуратно прикасается к твоему плечу, ты открываешь глаза.

– Что скажете, мэр? Мне кажется, это отличная идея.

Шериф. Он смотрит на тебя, не мигая. Пусть ты не понимаешь, о чём речь, нужно ответить – ждёт ведь человек.

– Безусловно, – говоришь ты. – Безусловно.

В голове путаются ошмётки воспоминаний. Ты вроде бы знал его ещё мальчишкой. Он был неплохим квотербеком. А ты был совершенно жалким тренером.