указаниям ассемблера, рой выполняет протокол. С тем лишь отличием, что протокол этот – на случай катастрофы. Найдись поблизости неопытный наблюдатель, не заметил бы никакой разницы со штатным режимом.

Неопытных наблюдателей, разумеется, нет. А есть только мы, фабрикаты-изгои, навсегда вычеркнутые из системы. Ни малейшей возможности вмешаться. Нам остаётся только перцепция и запретное, полученное в обход протоколов знание: всё напрасно. Катастрофа неминуема.

Обрэй Мак-Фатум моё имя. Так назвал себя я сам, ничего особенного не имея в виду. Просто эхо, подслушанное в ноосфере. Сочетание звуков, привязанных к буквам, семантическая абстракция, случайный отблеск человеческой фантазии. Я был собран ассемблером, сверен с эталоном и признан негодным за какие-то доли долей секунды. Я был приговорён к утилизации раньше, чем осознал свою связь с роем и проникся глубочайшим чувством предназначения. Я – ошибка системы, причём двойная. Как и всякий конвейерный процесс, утилизация время от времени даёт сбой. И тогда во внутренней вселенной появляется очередной инвалид вроде меня.

Я сижу на веранде «Кшаникавады» и медленно, насколько это возможно для существа моего порядка, потягиваю фирменный эль добрейшего Дайнзина. Звучит неплохо, не правда ли? Но, если перевести с языка недомолвок и метафор на язык объективной реальности, выяснится, что понятие «медленно потягивать» настолько же далеко от того процесса потребления, которым я занят, как далёк Великий Шёлковый путь от муравьиной тропки к сахарнице в кухонном шкафу слепой старушки. Ну а «фирменный эль» – всего лишь обыденный электролит, который окольными капиллярами доставляют Дайнзину братья Сикорски.

Метафоры, абстракции и условности – всё, что остаётся таким, как я. И безмерна благодарность моя добрейшему Дайнзину, который первым постиг просветление медитации и щедро поделился открытием.

В то время как орды моих валидных собратьев снуют по просторам внутренней вселенной, следуя призывам химических маяков и электромагнитным указаниям ассемблера, я обречён на неподвижное существование в тени моей alma mater, на скромной веранде «Кшаникавады».

Вид отсюда, с веранды, открывается сногсшибательный. Без шуток и метафор. Заступишь за жёлтую линию (воображаемую, разумеется) – тотчас сметёт актиновым скоростным.

Вдоволь зарядившись электролитом, я настраиваюсь на нужный лад, чтобы нырнуть в глубины ноосферы, но за мгновение до погружения понимаю: не сложится. Не теперь. Друг мой Е. Онегин устраивается рядом. Как всегда – в пугающей близости от воображаемой жёлтой линии; кажется, колебания цитоплазмы вот-вот увлекут его вниз.

«Варкалось, брат», – сообщает Е. (который, в отличие от меня, имя выбирал долго и привередливо). На самом деле речь его – и не речь вовсе, а цепочка химических сигналов. Лучший способ коммуникации, если хочешь сохранить хотя бы тень приватности в густонаселённой вселенной, жители которой к тому же связаны друг с другом узами идентичности. Здесь уместно было бы упомянуть о связи куда более тонкой – о разуме, который мы делим с каждым фабрикатом нашего роя. Но у меня недостаёт ни смелости, ни компетентности, чтобы разбрасываться столь высокопарными ярлыками. Даже картезианская максима «cogito, ergo sum» не добавляет уверенности.

«Варкалось», – отвечаю я другу Е., понимая, что весь мой медитативный настрой, и все мои планы прикоснуться к музыке струн, и моя надежда пусть на краткие, но полные блаженства мгновения отрешиться от физической реальности и слиться с ноосферой, – всё это отставлено и забыто в прошедшем мгновении. «Варкалось» – не просто приветствие, это шифр вроде тех, какими обмениваются разведчики во внешней вселенной.

Перцептирую окрестности: «у нас гости» – так описывают подобные ситуации голливудские штампы, которыми ноосфера полна под завязку. Несколько церберов – честных гончих псов роя – спрыгивают с актиновой магистрали и устремляются прямиком к нашей «Кшаникаваде».

Беспокоиться, по большому счёту, не о чем. Нас, инвалидов, избежавших утилизации, – немного. Меньше стотысячной доли процента. Потому статистически мы не важны. С точки зрения статистики, ассемблера и роя – нас не существует вовсе. Церберы почтили вниманием наш маленький притон исключительно в поисках настоящих преступников. Инвалиды детства им не интересны. Другое дело – братья Сикорски.

Сикорски в своё время благополучно прошли сборку и сравнение с эталоном; через систему воротной вены добрались до цеха перепрограммирования, где сперва получили специализацию, а уже после были признаны негодными к несению службы. Если моё выживание – вопрос случайности, то Сикорски попросту сбежали с конвейера утилизации, вовремя осознав, что за участь им уготована.

Потому братья никогда не задерживаются на одном месте. Они преступники номер один внутренней вселенной; даже паразиты, на уничтожение которых запрограммированы церберы, меркнут в тени славы братьев Сикорски. Впрочем, братьев это нисколько не тяготит. Их практичные натуры далеки от метафизических исканий, которыми мы в «Кшаникаваде» занимаем свой досуг. По примеру Дайнзина братья освоили медитацию, но весьма поверхностно и неряшливо. Проигнорировав совершенство музыки струн и шёпот квантового порядка, они обратили свою перцепцию на иные фронты. Отлучённые от роя и лишившиеся предназначения, братья нашли себя в оппозиционной деятельности. Ничего такого, что могло бы навредить. Никакого сепаратизма и прочих штучек. Знамя Сикорски – осведомлённость. Точное, объективное и практичное знание, почерпнутое не из зыбкой (с их точки зрения) ноосферы, а путём скрупулёзных исследований внутренней вселенной.

Роскошь полной информированности недоступна даже ассемблеру, а братья, между тем, достигли на этой ниве определённых успехов. Scientia potentia est, как говорил незабвенный лорд Бэкон.