Я в кратких словах изложил ему задание, прибавив, что его ждет хорошее вознаграждение, которое даст ему возможность [41] помочь своей семье. Я не скрыл от него опасности этого задания, которую он прекрасно понимал и сам, однако, насколько мог, уменьшил эту опасность, снабдив его бумагами, доказывающими непригодность его к военной службе. Флейшер колебался, но, когда, я ему показал образцы искусства нашего гравера, включая паспорт, дающий его владельцу право езды по германским железным дорогам, он понял, что у него есть шансы на успех, и принял мое предложение.

В течение недели я ознакомил его с теми сведениями, которые нам требовались, и он был готов к переходу границы. Он уехал, снабжённый адресом нашего агента в Ситтарде, который был предупреждён и получил инструкцию переправить его через границу в Аахен. По прибытии на место Флейшер должен был действовать самостоятельно.

Наш агент в Ситтарде, принадлежавший к шайке оперировавших в этом крае контрабандистов, сообщил нам, что путешествие в Аахен прошло благополучно. Мы терпеливо ждали. Через три недели я получил телеграмму, адресованную одному из наших агентов в Роттердаме:

Это было кодированное сообщение, означавшее, что Флейшер вернулся и ждет меня в 20 часов там же, где мы встречались раньше.

Флейшер привез нам сведения, имевшие для нас величайшую ценность. Он посетил несколько учебных лагерей и получил не только подтверждение сообщения о формировании нескольких новых полков шестисотого и семисотого ряда, но и привёз подробные сведения о формировании и тактике специальных «штурмовых войск», которые е успехом были использованы немцами во время большого наступления в марте 1918 г. Он сообщил, что создаются из отборных ветеранов войны особые штурмовые части, которые проходят специальную подготовку в учебных центрах Германии и в тылу фронта и предназначаются для прорыва неприятельского фронта.

В дополнение к этому Флейшер дал ценное описание экономического положения Гермянии и привёз с собой образцы продовольственных карточек, введённых для населения. Он доставил также образцы суррогатов, заменявшие кофе и другие съестные припасы. Он не только подтвердил наши сведения о росте недостатка продуктов в Германии, но и прибавил, что, подбодрённое успехами [42] австрийцев в борьбе против итальянцев немецкое командование всё ещё надеется на победу в большом наступлении, подготовляемом им на западном фронте.

Тогда мы предложили Флейшеру новую и более трудную задачу. Нам было чрезвычайно важно организовать пост наблюдения за поездами в Трире. Мы получали сведения о всех воинских перевозках из Германии по линии Аахен — Герсталь — Льеж. Но другая артерия, идущая через Трир, оставалась вне наблюдения. Если бы мы могли организовать там пост, то улавливали бы каждое передвижение войск из Германии к западному фронту между Верденом и морем.

Флейшер боялся. Попытка организовать пост в Трире проваливалась уже неоднократно. Нам ни разу не удалось организовать наблюдательный пост в самой Германии. Очевидно, работать с немцами в их стране было совершенно иным делом, чем с бельгийцами или французами на оккупированной территории. В данном случае побудительной силой могли служить только деньги, между тем как в оккупированной местности мы могли воздействовать на патриотизм. В Германии было труднее вести разведывательную работу еще и потому, что агент постоянно был окружен соседями, которые выдали бы его, заметив что- нибудь подозрительное. Наконец, наблюдатель за поездами, обязанный оставаться на посту, должен был полагаться на курьера. Вот это и смущало главным образом агентов-немцев. У нас было много хороших агентов, которые, подобно Флейшеру, работали одни. Но они упорно отказывались доверить свою жизнь соотечественнику.

В конце концов, Флейшер всё же принял мое предложение и вернулся в Германию. Мы больше никогда его не видели, Может быть, большая сумма денег, которую я ему выдал на организационные расходы, оказалась слишком большим искушением, или он был схвачен и расстрелян, — не знаю. Я подозреваю, что после того, как выяснилось, что выданные нами документы столь идеально подделаны, что принимаются немцами за подлинные, он сэкономил большую сумму денег и вернулся к своей семье в Берлин. Он, очевидно, решил, что существование семьи зависит от него и что мы возложили на него невыполнимую задачу. Его близкие были для него величайшим и единственным интересом в жизни, и так как он отказался жертвовать ими для кайзера, то мы не могли ожидать, что он пожертвует ими для нас. [43]

— Господин Делорм был детективом при брюссельской полиции до войны, — сказал наш агент. — Он готов вернуться в Бельгию, если вы думаете, что он там может быть полезен союзникам.

— Сохранили ли вы связь с вашими коллегами? Остались ли некоторые из них в Брюсселе? — спросил я Делорма.

Получив утвердительный ответ, я заинтересовался этим человеком и подумал, что, как только он наладит работу своих коллег, мы сможем снова доставить его в Голландию.

Я знал, что из детективов, благодаря их профессии, получаются хорошие агенты. Они превосходят по своей интеллигентности обычных полицейских и прошли уже школу соблюдения секретности, сохранения в тайне своих действий и умения наблюдать.

Чем больше я смотрел на Делорма, тем яснее видел, что, несмотря на свою болезнь (туберкулез), он обладал железной волей, которая поможет ему выполнить возложенное на него задание. Я дал ему нужные инструкции, указал «почтовый ящик» в Антверпене, и через неделю верный Шарль Виллекенс провёл его через границу в Эйндховене и доставил «а дорогу в Брюссель.

Несмотря на четыре превосходных наблюдательных поста, организованных им в Брюсселе, которые работали беспрерывно в течение двенадцати месяцев, до самого заключения мира, я бы, по всей вероятности, не упоминал о нём в этой книге, если бы он не помог нам прекратить деятельность Берна, бельгийца на немецкой службе, который являлся большой опасностью для наших агентов в оккупированной зоне.

После успешной работы с сенатором Колло и получения столь верной поддержки от Камилла Гюисманса я радовался предстоящему свиданию с членом бельгийской социалистической партии Берном, прибывшим из Бельгии в Голландию по немецкому паспорту. Он должен был вернуться в Бельгию через несколько дней после свидания се мной, и я надеялся, что судьба дает мне случай повторить опыт с Колло.

Едва увидев Берна, я почувствовал к нему недоверие. Это был тип хвастуна и задиры. На нём было пальто с барашковым воротником и большой алмаз, сверкающий на пальце, — вот портрет этого мнимого социалиста. [44]

Берн начал свой разговор с шутки о немцах. Как глупо было с их стороны, думать, что им удастся чего-либо добиться путем заигрывания с фламандской партией или с бельгийскими социалистами. Что касается его, то он принимал от них одолжения, как, например, паспорта для поездки в Голландию, и смеялся над ними за их спиной. Он, по его словам, был патриотом и хотел воспользоваться своими привилегиями для оказания содействия союзникам. Если бы я ему указал, из каких именно частей Бельгии мы не получаем сведений, он бы организовал в них посты наблюдения за поездами и «фланёров». Он был готов собирать донесения сам и сдавать их любому «почтовому ящику» на оккупированной территории, который мы предоставим в его распоряжение.

Мне было совершенно ясно, что этот человек пытается выяснить размеры нашей организации в Бельгии и степень её разветвлённости. Я почувствовал, что он на германской службе, и мог бы показать ему на дверь. Вместо этого я решил воспользоваться случаем, чтобы ввести немцев в заблуждение, и принял с энтузиазмом его предложение.

— Вы посланы нам самим богом, — сказал я. — Мы не получаем абсолютно никаких сведений из оккупированной зоны. Не стоит думать для начала об этапном районе. Организуйте несколько постов наблюдения за поездами в Льеже, Брюсселе и Намюре. Союзникам чрезвычайно важно получать сведения о воинских перевозках через эти узловые станции.

— А как же насчет «почтового ящика» и проводника через границу? — спросил Берн.

Я посмотрел на него с притворным ужасом.

— Это уж дело ваше, — почти простонал я. — Мы не располагаем такими средствами.

Берн пристально посмотрел на меня. Он был не глуп. Я увидел, как лицо его выразило разочарование. Видя, как исчезает надежда на вознаграждение, несомненно, обещанное ему немцами за определенную информацию, он хотел уйти от нас, по крайней мере, с адресом «почтового ящика» в кармане.

— Ладно, я постараюсь сам найти проводника, — проворчал Берн.

Затем его осенила блестящая мысль, и он прибавил:

— Всё это будет стоить денег. Вам придется, понятно, снабдить меня деньгами.

Я, скрепя сердце, дал ему двести гульденов. Раз начал, надо кончать. Если он расскажет немцам о деньгах, то это [45] может явиться лишним доказательством правдивости того, что я говорил Берну относительно провала нашей службы в Бельгии. Он сделал гримасу, увидев столь незначительную сумму. Однако я обещал ему дать деньги по получении первых донесений.

Через две недели Берн снова приехал в Голландию. В моем присутствии он разрезал шов на своем пальто и вытащил оттуда обещанное донесение, отпечатанное на тончайшей бумаге. Затем он прибавил, что нашел одного рабочего с фермы, расположенной на границе вблизи Стабрека, к северу от Антверпена, который согласен переносить донесения через границу. Я же должен до его возвращения в Бельгию познакомить его с нашим пограничным агентом в этом районе Голландии, и тогда он сможет свести этих двух агентов. Я простился с Берном, условившись о встрече в том же месте в пять часов.

В. этот период мы располагали тремя организациями независимых постов наблюдения за поездами в Льеже, Намюре и Брюсселе. По возвращении на службу мне потребовалось всего несколько минут для проверки донесения Берна. Эти донесения, как я и предвидел, были ложными.

Позже, при встрече, я сказал Берну, что лёгкость, с которой он получал пропуска от немцев, заставляет нас быть настороже, и хотя его посты наблюдения за поездами могут быть превосходны, но мы не располагаем никакими материалами для контроля. Я указал ему, что его сведения не имеют никакой ценности для союзного командования, если на них нельзя всецело положиться. Я подчеркнул, что это не является обвинением, что он, по всей вероятности, превосходный патриот и сам должен понимать невозможность такого положения. Берн ушёл, заявляя о своей лояльности и крича о том, что его оскорбили.

Он оставался в Голландии, и вскоре я, к своему ужасу, услышал о том, что его видели с одним из наших агентов.

Я спешно оповестил всех наших людей о том, что Берн — немецкий агент. Этот парень был серьёзной угрозой, так как в качестве бельгийца, работающего на нас, он мог втереться в доверие некоторых из наших агентов. Положение вскоре стало для него неудобным, и я с радостью узнал, что он