следил за появлением агентов контрразведки, пока она быстро хватала пакет и обменивалась несколькими словами с бывшим соседом. Нашему агенту нетрудно было убедить Мари в том, насколько нужна её помощь и в важности сохранения, в тайне всех её действий. Почва была подготовлена, и можно было приступить к работе. В пакетик с шоколадом [36] было вложено письмо приятелю в Вахтебеке. Мари ловко прятала его в свою одежду.

Парень из Вахтебеке принял предложение и стал нашим агентом М-78. Он был толковый человек и быстро сообразил, что от него требуется. Он завербовал ещё шесть человек и проник до Гента, в районе которого всегда отдыхали одна или две дивизии.

Полковник Оппенгейм очень радовался этим донесениям, так как районы Гента и Вахтебеке, будучи наиболее отдалёнными от фронта зонами отдыха, неизменно были заняты дивизиями, понёсшими тяжёлые потери, или дивизиями, прибывшими с русского фронта или из какого-нибудь отдаленного сектора западного фронта, как, например, из Вердена или Аргонн. Они оставались в этой зоне долгое время для реорганизации или укомплектования. Опознавание подобных дивизий неизменно вызывало одобрительную телеграмму Главной квартиры. Я помню энтузиазм, вызванный опознанием в районе Вахтебеке дивизии, которая в последний раз была замечена на румынском фронте.

В течение двух лет М-78 и его агенты вели неусыпное наблюдение. По временам они даже проникали в более отдаленную зону Тильта. Мари так ловко вела дело, что за всё время не было случая, чтобы передаваемые ею донесения не попадали к нам в условленные дни. С течением времени Мари сама стала агентом-»фланёром». Ее донесения, охватывавшие район деревни Зельцете, были столь же добросовестны, как и донесения людей, бывших намного старше её. Вначале эти донесения были написаны на материи, в которую она заворачивала донесения М-78, но, по мере того как сообщения увеличивались в объеме, она начала пользоваться обычной тонкой тканью, употребляемой регулярными агентами.

Мари было уже шестнадцать лет, и эта молоденькая девушка перехитрила старого Фрица и, что было значительно труднее, вездесущих немцев в штатском. Но каждый агент имеет свой срок жизни — истина, которая не раз подтверждалась фактами. И Мари, хотя она и работала дольше, чем кто-либо из наших агентов, в конце концов, провалилась. Это произошло не по её вине. Она не знала, что люди в штатском, причисленные к сектору Зельцете, получили помощника, и что, когда знакомый контрразведчик исчез в отдалении, предоставив ей, по-видимому, свободу действий, вновь прибывший агент продолжал наблюдать за ней из окна соседнего дома. [37]

К несчастью, он налетел на неё раньше, чем она могла избавиться от своих донесений. Она была захвачена с поличным. Её судили военным судом и приговорили к смертной казни. Однако ввиду молодости Мари ей заменили смертную казнь заключением в тюрьму до конца войны.

Старый Фриц исчез с границы. Я полагаю, что его наказание ограничилось переводом на более тяжёлую работу поближе к фронту.

Время от времени немецкие дезертиры переходили через границу в Голландию. Об этом сообщали наши пограничные агенты, голландские газеты тоже иногда упоминали об этих случаях. Однако я был настолько занят организацией нашей службы в Бельгии, что вначале не мог посвятить этому достаточно внимания. Да и как я мог установить с ними контакт? Нельзя же было компрометировать наших пограничных агентов, заставляя их приводить ко мне дезертиров в немецкой форме!

Однажды, проходя по улице, я встретил двух дезертиров. Их рваная форменная одежда и истощенные лица говорили о том, что они дошли до предела, бродя по городу, опасаясь, что голландские власти схватят их, как бродяг, и отправят в концентрационный лагерь в Алькмаар. Я подошёл к ним и предложил прийти в мое служебное помещение. Я не боялся скомпрометировать себя. Теперь и немцы, и голландцы знали, что я делал. Первые были бессильны помешать моей деятельности, а вторые придерживались политики невмешательства в мои дела.

Выдав каждому небольшую сумму денег, позволившую им принять приличный вид и подыскать работу, я получил все сведения об их полку и дивизии и о месте, в котором находилась дивизия в день, когда они дезертировали. Полковник Оппенгейм был в восторге от этой информации.

Для привлечения большего числа дезертиров я предложил опрошенным уже мною людям вознаграждение за каждого вновь прибывшего, которого они ко мне направят. Мой план оказался весьма действительным. Так или иначе, но каждый дезертир, перебравшийся через границу, попадал к своим товарищам, которые направляли его ко мне. Я уверен, что очень немногие миновали меня

Большая часть этих людей дезертировала с поезда при возвращении из отпуска на фронт. Линия Герсталь — Льеж [38] проходила близко от голландской границы, и я думаю, что искушение было слишком велико для некоторых из этих бедняг. Эти люди представляли для меня большой интерес, так как нам было очень важно точно знать, какими дивизиями были заняты все участки фронта. Но самые ценные сведения давали дезертиры, бежавшие с поездов, перевозивших их дивизии с востока на запад или в обратном направлении. Наблюдатели за поездами оповещали нас о воинских перевозках, но ввиду того, что германские войска перестали носить полковые номера, они не могли опознавать дивизии.

Я вспоминаю, как доволен был полковник Оппенгейм, когда после получения от наших постов сообщения о проезде двух дивизий, отправлявшихся на восток через Льеж, я доложил ему, что из опроса двух дезертиров я узнал, что это был 8-й корпус. Две недели спустя он прислал мне копию телеграммы Главной квартиры:

Подобные телеграммы, получаемые время от времени, поддерживали в нас величайший энтузиазм.

Иногда какой-либо дезертир пытался дать мне ложную информацию, а иногда немецкая разведка в Голландии нарочно подсылала мне фальшивых дезертиров. Но, вооруженные подробными картами восточного и западного фронтов, на которых было отмечено последнее расположение каждой германской дивизии на фронте, по данным, полученным от пленных, и располагая «Коричневой книгой», из которой можно было узнать номера полков всех дивизий, фамилии командиров дивизий и множество других сведений, мы знали достаточно, чтобы немедленно поймать на лжи всякого дезертира, старающегося ввести нас в заблуждение.

Однажды немецкая разведка причинила немало беспокойства полковнику Оппенгейму и мне. До некоторой степени ей удалось ввести нас в заблуждение. Как-то утром, войдя в одно из помещений, где я опрашивал дезертиров и других лиц, которых я не хотел вводить в помещение службы, я, к своему удивлению, очутился лицом к лицу с турком в полуформенной одежде. На хорошем французском языке он сообщил мне, что дезертировал из Трира из турецкой дивизии, которую везли от Дарданелл на западный фронт.

Я ничего не знал о турецкой армии и не имел карты турецкого фронта. Я знал, что происходили большие перегруппировки: [39] немецкие дивизии появились на итальянском фронте для оказания поддержки австрийцам, а на западном фронте были замечены батареи тяжелых австрийских гаубиц. Я отнесся с подозрением к турку, хотя он и производил хорошее впечатление и рассказал вполне правдоподобную историю со всеми подробностями, указав место посадки на поезд и маршрут, по которому поезд шёл. Если это было правдой, то информация представляла величайший интерес, если же она была выдумана, то я знал, что меня высмеют.

Я сообщил о своих сомнениях полковнику Оппенгейму и спросил его, не хочет ли он видеть этого человека. Он согласился. Он не мог опровергнуть рассказанной турком истории и передал по телеграфу полученную информацию; единственно, что он мог сделать, — это отметить необходимость тщательной проверки таковой. Мы заплатили турку, и немцы, по всей вероятности, весело посмеялись над нами. На западном фронте не появлялось никаких турецких дивизий. Несколько месяцев спустя я встретил этого парня, продававшего ковры на улицах Роттердама. Поглядев на него пристально, я мог поклясться, что увидел улыбку на его лице.

Я не жалуюсь на постоянное скрещивание мечей с немецкой разведкой, это придавало пикантность нашей работе. Вскоре нам удалось получить очень важную информацию. В комнате, в которой производился допрос, я увидел молодого, анемичного на вид парня, который нервно вытаскивал из-под своего пальто какой-то пакет.

— Что вы за это дадите? — спросил он, разворачивая пакет и протягивая мне какую-то книжку. — Это последнее издание справочника германской полевой почты. Два дня назад я взял её на дюссельдорфской почте, где я работал.

Я взял книгу, в ней был полный перечень всех частей немецкой армии. Союзникам было весьма важно знать, какие новые полки, батареи, эскадрильи самолётов и другие части формировались время от времени. В дополнение к этому книга в наиболее достоверной форме давала расположение всех германских полевых почтовых станций на восточном и западном фронтах. Это значило, что мы получили код, с помощью которого, пользуясь перехваченными письмами, могли точно определять местонахождение всех полков и частей, указанных на адресах.

Я бросился к своей «Коричневой книге». Хотя она и была неполной, но я знал, что она включала в себе достаточно сведений, чтобы позволить мне проверить подлинность [40] этого указателя полевых почтовых станций. С помощью карты театра военных действий и нескольких перехваченных открыток я проверил расположение тех полков, местонахождение которых на фронте было указано пленными. Я стал искать в книге упоминания о новых полках, получивших шестисотые номера. Я только что опрашивал нескольких дезертиров из 606-го полка, не указанного в «Коричневой книге», и боялся, что поощрённая удачей своей затеи с турком немецкая разведка снова пытается меня разыграть.

Всё совпадало. Книга, несомненно, была подлинной. Её нельзя было оценить ни на какие деньги: она была бесценна. Рядом с ней наша «Коричневая книга» имела глупый вид, а ведь «Коричневая книга» представляла собой сводку сведений о германской армии, добытых нашими разведчиками в течение трёх с лишним лет и полученных в результате опроса нескольких сот тысяч немцев, взятых в плен французскими и британскими войсками. Путём ловких переговоров и вручения для проверки какой-нибудь одной страницы, вместо всей книги, дезертир мог потребовать и получить за неё баснословную сумму; вместо этого он покорно принял сто фунтов, первую же названную мной сумму.

Из всех дезертиров, прошедших через мои руки, Генрих Флейшер произвел на меня наилучшее впечатление. Я чувствовал, что он дает мне информацию не для того, чтобы получить несколько гульденов, но потому, что он искренно ненавидит германское правительство. Нельзя было усомниться в его искренности и в злобе, когда он рассказывал, как его жена и трое детей живут в Берлине, питаясь брюквой и картофелем; какими бледными и исхудавшими нашел он их, приехав с фронта на побывку домой, и как поклялся, что дезертирует в Голландию, получит там работу и пошлет им денег, чтоб они могли купить себе самое необходимое. Он заявил, что чувствует себя более ответственным перед своей семьей, чем перед кайзером и военной кликой, которая толкает Германию к гибели.

Поэтому, когда полковник Оппенгейм поручил мне проверить данные о некоторых новых полках и батареях, о которых упоминалось в указателе полевых почтовых станций, то я подумал о Флейшере. Зная, где он работал, я послал доверенное лицо, чтобы условиться о тайной встрече.