Меркулов улыбнулся чуть заметно, одними уголками губ, но ничего не ответил. А Мих и добавлять ничего не стал. Последние слова, сказанные им, давили и еще звучали в голове. Подобное откровение и перебивать теперь кощунственно. Хотя вопросов хватало. Как любил повторять титулярный советник, во-первых, куда они теперь отправляются? По-хорошему следовало Петра Андреевича за грудки взять, да все выпытать из него, но вон как хозяин изъяснился. Во-вторых, что за окно, за которым в Столешникове переулке следить Сеньке поручил? В который раз орчук поругал себя за ненаблюдательность, ведь сколько раз туда-сюда шастали, обрати внимание, проклятая ты душа, так нет. В-третьих, ничего ясного, как изловить Черного, господин не говорил, а поймать надобно. В-четвертых, святыню эту, опять же, достать надо, если цела еще. Тьфу, от вопросов вон оно как, голова кружится.

Вывез их возница, да и какой возница, скорее уж возчик (так тряс, что Мих чуть печенку не выплюнул) с Сигаревского района совсем к центру города, проехал еще три-четыре квартала, завернул в проулок, снова на широкую улицу вывез, Черниговскую, как понял орчук, да встал подле одного из домов. Место тут обычное, не из роскошных, но и не трущобы последние. Живут в таких те, кто больше ста рублей в месяц получают, но богатств особых не имеют. Эдакие середняки, опора и совесть государства (подобное выражение Мих в газете вычитал).

Меркулов на номер дома посмотрел, кивнул, будто сам себе, и направился к подъезду. Квартир на этаже оказалось немного, более того, у каждой двери была табличка с фамилией. Витольд Львович подошел к третьей двери, где было написано «Галахов В. А.». Уже было к ручке потянулся, да замер в нерешительности. Вторую длань вскинул, Миху обозначая, чтобы не двигался. Орчук не глупый был, на месте застыл, даже дышать реже стал. А Витольд Львович на косяк показал, и револьвер стал вытаскивать.

На том месте, что заметил Меркулов, виднелась неглубокая зарубка, оставленная либо ножом, либо кинжалом. Кабы топором ударили, так глубже вошел, да и пошире. Опять же, след оставили совсем недавно, дерево на том месте светлое совсем, не потемнело от времени. Мих даже помолился про себя. Почему у них все не слава Богу? Не бывает так, чтобы день прошел, а они в неприятности не попали. Тут же, с самого утра из огня да в полымя. Сначала Черный мог поранить, потом Аристов с перепугу чуть горсть золы от них не оставил, следом ребята Большого нож к горлу приставили, теперь вот это. Вряд ли внутри сейчас с нетерпением дорогих гостей ждут, стол накрывши. Опять какая-нибудь неприятность.

Подумал орчук, что надо знакомцев в обер-полицмейстерстве (а появилась у него пара таких людей — простых, без предрассудков о прочих) на предмет наличия компенсаций любых за опасность поспрашивать. А что, кинул в тебя какой лихоимец нож — будьте добры, рубль или хотя бы полтину, наставили револьвер — пожалуйте, Михайло Терентьевич, вам два целковых. А то ведь никакого здоровья не хватит. Видит Господь, не доживет так до пенсии.

Присел орчук, ожидая приказания, когда можно будет дверь вышибать, но Меркулов ручку потянул и вон оно что — открыто. Плохой знак, даже в самых хороших районах запираются, лихого люду хватает. Что после случилось, лишь подтвердило самые плохие опасения Миха.

Заревело внутри, будто чудо-юдо какое, коими детей в сказках пугают там затаилось. Но тут же зацокали копыта и вылетел на Меркулова аховмедец. Витольд Львович тоже не лыком шит, да еще с магией своей редкостной, успел два раза курок спустить. Яростный гул смешался с криком, обычным криком боли, и в следующее мгновение Меркулов оказался погребенным под аховмедцем. Последнего он ранил: по поросшей густым жестким волосом ноге потекла густая, будто торопящаяся покинуть тело козлоногого, кровь. Однако ж сил у аховмедца было еще вдоволь, и бед он мог натворить еще немало. Пришлось Миху на выручку спешить.

Подскочил он к ироду, который уже на Витольда Львовича навалился, да оторвал козлоногого от пола, точно пушинку. Конечно, кабы последний магию крови применил, не сдюжил бы, если только берсеркерство потаенное помогло. Но теперь сражались на равных, исключительно на силу врожденности напирая, а тут против орка никто бы не выстоял. Полетел аховмедец так, как не всякая птица может. Правда, недолго. И нескольких мгновений не прошло, как вниз направился, по лестнице, да там в пролете и затих.

Рано обрадовался орчук, из темноты проема вдруг выскочил еще один козлоногий. Судя по размерам, породовитее предыдущего. Только и успел Мих Господа поблагодарить, что бодливой корове тот рога не дал, точнее отнял — каждый знает, что ранее, совсем в древние времена, чуть ли не у каждого аховмедца рога были. Если бы теперь они остались, очень тягостно орчуку пришлось. И так дыхание перебило, когда козлоногий башкой своей преглупой в грудь влетел, но это ничего. На мгновение всего лишь Мих потерялся, даже когда дурак этот его метелить кулаками стал, сознание не потерял. Каждый знает, что у орка голова — наикрепчайшее место. Вот ежели он кувалдой или молотом каким вдарил, еще бы посмотреть надобно, а так…

В себя пришел Мих, почувствовал, как запаляется берсеркерская кровь внутри, рыкнул, сцепил в замок две руки да вдарил козлоногого. Отлетел аховмедец, будто весу в нем никакого не было, да затих. В былое время испугался бы орчук, что убил существо живое — хоть и не человек был житель Матара, а все-таки создание Господа (к тому еще в прошлом столетии церковь православная пришла). Теперь же даже не посмотрел в сторону упавшего, хотя до боевого безумия, в песнях прославленного, далеко было, но уже отступился от себя прежнего Мих, став ближе к своим истинным предкам.

А аховмедцев все прибывало, словно вся квартира ими набита была. И лезли теперь, как засоленные огурцы из кадки, стоило лишь крышку приподнять. Витольд Львович только подниматься начал, крепко его первый приложил, потому на господина орчук не надеялся. Да и вообще теперь Мих мало думал. Кабы побольше разумения сейчас в голове было, отступил на один шаг, к лестнице отходя, чтобы не с двумя сразу драться, а одного вперед пропустить. Тогда аховмедцы друг другу бы мешались, а ему напротив сподручнее стало. Но кровь берсеркеровская теперь и до головы добралась, напрочь всякую рассудительность вымыв. Бросился вперед орчук, щедро тумаки направо и налево раздавая.